В конце прошлого 2016 года во Владивостоке был завершён и отдан в издательство «Рубеж» перевод путевых заметок английского корабельного врача Джона Тронсона «Плавание в Японию, на Камчатку, к берегам Сибири, Татарии и Китая на борту корабля Её Королевского Величества «Барракуда». Воспоминания Тронсона были изданы в Лондоне в 1859 году, но ни разу не были переведены на русский язык, оставаясь, тем самым недоступными для широкого читателя. Вместе с тем, они хранят массу интересных подробностей о быте японцев, китайцев и коренных народностей Дальнего Востока России, включая первое изображение бухт Св. Ольги и Золотой Рог. Образно выражаясь, очерки Джона Тронсона являются своеобразным срезом той эпохи, непосредственно предшествовавшей появлению русских на территории ныне называемой Уссурийским краем. Перевод книги осуществлён действительным членом Общества Изучения Амурского края Андреем Юрьевичем СИДОРОВЫМ, с любезного согласия которого вашему вниманию и представлены отрывки из XXV главы данной книги.
ГЛАВА ХХV
Летний вечер в Японии – Чаепитие – Танцы – Японская музыка – Вечерняя женская одежда – Сельдь-иваси – Выгонка рыбьего жира – Молельни – Колокола – Украшения – Монахи – Японское кладбище – Библиотека – Буддисты — Синтоисты – Иностранное кладбище – Испанские пушки – Виноградная лоза — Город Хакодатэ – Торговые лавки – Лекарь и его дочки – Базар – Цены на питание – Японская учтивость — Склады – Стража
В один из летних вечеров, когда по прошествии обильных ливней спала дневная жара, и погода располагала к прогулкам, я и двое моих сослуживцев сошли на берег, имея намерение посетить японский чайный сад. Вдоль придорожных изгородей, маня и соблазняя, росла крупная спелая земляника – она была сплошь облеплена разноцветными букашками, которые лакомились сладким соком, по всей видимости, не имея сил оторваться от вкусных ягод. Мы уже собрались было последовать их примеру и набрали по пригоршне земляники, как один старик посоветовал остерегаться этой ягоды, поскольку она очень ядовита и вызывает волдыри на лице, руках и ногах. Поблагодарив старого японца за столь своевременное предупреждение, мы посетовали, что, действительно, не всё то золото, что блестит. По пути в чайный сад мы завернули в рыбацкую деревню, где стали предметом восхищения местной детворы и недовольства деревенских собак. Без сомнения, чайный сад в разгаре лета представляет собой само очарование – на поверхности пруда покоятся цветы кувшинок, вообще цветы и цветущие кустарники встречаются повсюду: в горшках, на грядках, в расщелинах скал или взбираются по решёткам, создавая тенистые «укромные уголки», где вечерами можно услышать «и шёпот влюблённых, и чибиса плач».
Конечно, мы не преминули зайти к общительной хозяйке заведения и её очаровательным помощницам, и, между прочим, одна из них прошептала, что ждала моего возвращения и приготовила для меня подарок – котёнка. Я поблагодарил милое создание, пообещав выбрать время и зайти за подарком в другой раз. Гуляя по саду, мы случайно наткнулись на уютную беседку, в которой, попивая чай, предавались отдыху несколько дам и господ из светского общества. Мы поклонились и, не желая мешать уединению японцев, хотели было удалиться, как один из них – молодой человек – поднялся и, подойдя к нам, предложил присоединиться и разделить с ними чашку чая. Мы с удовольствием уступили его просьбе и вскоре уже непринуждённо общались с нашими новыми знакомыми. Справа от каждого японца стоял небольшой лаковый четырёхугольный столик высотой до полуметра со столешницей, не превышавшей по площади сорока сантиметров. На столиках лежали цукаты, выпечка, стояли чашечки с чаем и небольшие лаковые пиалы с рисом и свежими плодами. С одной стороны беседки рядом с пожилым господином сидело четверо замужних женщин, а напротив располагались молодой японский офицер с двумя юными особами. Одной из них на вид было лет семнадцать, а другой около двадцати лет от роду, при этом та, что постарше была очень недурна собой. Мы не могли себе и представить, что встретим таких красавиц в этом уединённом месте. Кожа девушек была чиста и бела, как у черкешенок, и безо всяких ухищрений на их щеках играл здоровый румянец. Над яркими чёрными глазами с длинными завитыми ресницами изгибались тонкие брови, а стоило их обладательницам немного оживиться, как девичьи глаза начинали светится ещё ярче. Носики у девушек были маленькие, но прямые, у одной чуть с горбинкой, а небольшие красивые губки обрамляли ровные ряды блестящих, как перламутр, зубов. С висков и затылка их иссиня-чёрные волосы были зачёсаны в узел, перетянутый на макушке бледно-розовой шёлковой лентой. Как я уже заметил, старшая из девушек была самой красивой и являлась предметом воздыханий молодого офицера – мы не раз имели возможность наблюдать, как он обвивал рукой её стан, с нежностью заглядывая в глаза. Во всём поведении девушки сквозило само изящество, особенно когда по просьбе ухажёра она брала в руки гитару и пела песни. К сожалению, напевы показались нам довольно заунывными и нестройными, по крайней мере, наш притуплённый слух не смог уловить в них ни капли благозвучия. Пение сопровождалось тонкими сдавленными звуками, похожими на скулёж – не столь, правда, неслаженными, как у китайцев, но всё же весьма трудными для восприятия по причине их необычности. После того, как к ней вторым голосом присоединилась сестра, они стали стараться перевизжать друг друга – старшее поколение было в восторге от представления и в недоумении от английской невозмутимости, но наши уши, привыкшие к исполнителям вроде Гризи и Марио, вряд ли смогли бы оценить пение даже самых лучших певцов Японии.
Обе девушки оказались весьма услужливыми, и мы уговорили одну из них наиграть какой-нибудь напев, в то время как вторая исполнит японский танец. Что и говорить, представление отличалось своеобразием: японка двигалась по кругу беседки словно в медленном вальсе, совершая плавные движения руками и мило улыбаясь. Танцуя, девушка что-то напевала про себя, а проплывая мимо нас, отвешивала поклоны. Следует добавить, что они обе были одеты в богато расшитые шелка: длинная свободная рубаха с объёмными рукавами была перехвачена на талии широким поясом бледно-розового цвета, за который был заткнут веер, а их спины поддерживали плоские треугольные дощечки, обтянутые разноцветным шёлком. Что касается замужних дам, то ткань их бледно-лилового облачения напоминала кашемир. Покончив с чаем, японцы достали трубки и выпили немного слабого вина. Поскольку японский табак слишком мягок на вкус и лишён запаха, то взамен его мы испросили разрешение закурить лёгкие сигары, что нам было привычнее. Японцы вдоль и поперёк изучили наше обмундирование, спрашивая, как будет звучать на английском языке каждая его часть, а затем повторяли за нами все слова по отдельности.
К нашему большому сожалению, сгустившиеся сумерки дали понять, что настала пора покинуть наших приятных собеседников. Расставаясь, мы не раз высказали пожелание возобновить наше знакомство, поскольку крайне редко можно встретить японцев из приличного общества, отдыхающих согласно своеобразным обычаям их страны, или быть радушно принятым в их кругу. Отвесив поклоны и пожав каждому руку, мы от всей души пожелали им приятного продолжения вечера. Когда мы уходили, меня догнал молодой офицер и упросил принять в дар японскую монетку, на что я согласился с одним условием, что взамен он возьмёт небольшую новую серебряную монету, отчеканенную по повелению Её Величества королевы Великобритании. Японская монета оказалась овальной, толщиной в пенс, обрамлённой кантом, длиной около пяти сантиметров, с надписями с обеих сторон и квадратным отверстием посредине.
В это время года в залив Хакодатэ заходит несметное количество сельди-иваси, и за время нашего отсутствия на берегу понастроили многочисленные временные навесы. Одновременно на шестах сушились длинные ряды сетей, а однажды в тихий летний вечер я стал свидетелем того, как многочисленные рыбацкие лодки выходят на промысел в устье залива – ни единое дуновение ветерка не тревожило морскую гладь, однако в определённых местах на поверхности бухты наблюдалось необычное явление, известное морякам как «кошачьи лапки». Обычно оно вызывается внезапным порывом ветра, который нарушает тишину и покой моря, но в данном случае волнение воды было вызвано косяками сельди, спешащей из морских глубин, дабы отложить икру на мелководье.
Сельдь-иваси (Clupea pilchardus) подходит к побережью Японии в конце июня–начале июля, а сам лов производится кошельковым неводом, приводы которого заводят к берегу с лодок. Подойдя на глубину, меньшую, чем высота невода, лодки сближаются, соединяя концы, а рыбу начинают вычерпывать саком и только после этого мотню с остатками улова вытаскивают на берег. Дело в том, что если попытаться вытащить невод сразу, не вычерпав из него бóльшую часть добычи, то он порвётся из-за слишком тяжёлого веса рыбы. Определённая доля сельди поступает на местный рынок, поскольку свежая селёдка очень вкусна и питательна, но в основном эта рыба ценится из-за своего жира. Сначала в течение суток сельдь выдерживают в кучах на берегу, затем её кладут в котёл с достаточным количеством воды во избежание пригорания. Некоторое время рыба варится в котле, после чего с помощью черпака её перекладывают в прямоугольную давильню. Следует отметить, что подобные давильни изготавливают особо прочным способом: так, их боковины сделаны из толстых сосновых досок, в различных местах которых имеются прямые продольные прорези. Кроме этого, у самого днища давильни идёт узкий лоток, ведущий в основной жёлоб, по которому выжатый жир и вода попадают во второй котёл. Наряду с этим, работник, орудуя шарнирным рычагом, выдавливает всю жидкость из давильни, и делает он это до тех пор, пока в жмыхе не останется ни капли рыбьего жира. Что же касается второго котла, то смесь воды и неочищенного жира подвергается в нём медленному нагреву, а когда жир всплывает на поверхность, то его собирают и переливают в третий котел, где дают отстояться и очиститься. Затем уже из этого котла жир разливают по бочкам, сами бочки закупоривают и развозят по всей стране. В Японии рыбий жир используется в разнообразных целях, но в основном как топливо для светильников. На вид полученный жир чистый, однако ему присущ бурый оттенок и особенный неповторимый рыбный запах. Жмых, оставшийся в давильне, вынимают и раскладывают на циновки, оставляя сушиться на солнце. После того, как он становится совершенно сухим, его складируют и используют весной для удобрения посевов риса и овощей. Вдоль всего побережья стоят многочисленные заводы по выгонке рыбьего жира, и один или два из них принадлежат частным лицам, которые вытапливают немного жира для личных нужд. К сожалению, все котлы, давильни и чаны были кустарного изготовления, а само производство утопало в грязи. Более того, краснота лица одного старого работника выдавала в нём закоренелого пьяницу, да и был он пьян как сапожник. За косяками иваси следуют стаи чаек, которые, налетая с высоты, не остаются без добычи. Кроме недругов, ходящих по земле и летающих по воздуху, у иваси есть ещё и враг, обитающий в воде, – это сельдевые акулы. Нападая, они выгоняют рыбу из бухты, и несчастные создания в попытке уйти от погони пытаются проскочить над поверхностью моря, что, однако, даёт им лишь временную передышку.
В Хакодатэ имеется множество крупных молелен, предназначенных для отправления синтоистских и буддийских обрядов. Что касается буддийских капищ, то они отличаются основательностью постройки, богатством украшений и великолепием отделки. Обычно они стоят на возвышениях в удалённых местах города в частичном окружении деревьев. Однажды, проходя по узкому переулку, я поднялся на пологую сопку и вышел на тенистую дорогу, которая бежала прямо по гребню холма вдоль главной улицы Хакодатэ. Из-за раскидистых кедров и кипарисов выглядывали скромные белые домики городских обывателей, а прямо к дороге, по которой я поднимался, подступали приметные издали каменные ворота буддийской молельни. Сами ворота скрывались в тени вековых сосен и каштанов, а пройдя сквозь них, справа от себя я увидел звонницу с большим, тяжёлым, богато украшенным колоколом – в определённое время суток в него бьют увесистым деревянным молотом и далеко над водой разносится сочный и глубокий звон, «к вечерне словно призывая». За воротами перед глазами предстал широкий чисто убранный двор, в дальнем конце которого стояла молельня. Она представляла собой весьма любопытное сооружение – очень большое и почти квадратное. По всей длине здания к молельне вели несколько рядов широких ступеней, а на покрытой черепицей крыше причудливо раздваивалось остриё конька, от которого, плавно изгибаясь, крыша сбегала вниз до выступающих далеко вперёд карнизов, при этом по углам крыши скалились резные изображения драконов с извивающимися во все стороны хвостами. Деревянная лицевая стена молельни была отделана резьбой и медными украшениями. Поднявшись по ступенькам и отодвинув в сторону одну из раздвижных дверей на главном входе, я очутился в чрезвычайно просторном помещении, куда через небольшие окна и проёмы в стенах проникал «неясный духовный свет». Двойные ряды крепких деревянных столпов, стоящих посредине помещения, поддерживали потолочные балки и крышу здания, при этом балки были изготовлены из морёного дерева твёрдых пород и зачищены до зеркального блеска. Одновременно вдоль всех стен, как с боков, так и в начале и конце помещения, тянулся ещё один ряд весьма гладких столпов, образуя своеобразный проход или обходной переход. Внутренняя часть молельни, или, иначе, священное место, было отделено узким порожком и застелено толстыми циновками вплоть до стоявшего перед жертвенником престола. Сам жертвенник был богато украшен блестящей мишурой, и на нём стояли светильники, кадильницы и большие позолоченные изваяниями божков, среди которых главенствовало верховное божество Будда. В завершение всего, в различных местах перед истуканами лежали напольные подушечки для коленопреклонений, а сверху свисали большие колокола, барабаны, гонги и светильники.
В стене слева от жертвенника имелось широкое углубление, где ровными рядами покоились именные дощечки, тесно установленные на приступках. Перед дощечками стояли небольшие вазы, полные пепла от благовонных палочек. Первое время, пока монахи не разуверили меня в обратном, я думал, что в вазах хранится прах тех людей, в память о которых и были изготовлены эти лаковые дощечки с именами, годами жизни и достоинствами усопших.
Один добродушный монах или священнослужитель, подойдя ко мне, предложил выпить немного тя, а также выкурить по трубочке табако. Через внутренние покои он провёл меня в помещение, где жили священнослужители – будучи пристройкой к молельне, одной стеной оно выходило на дворовый участок. В помещении по обыкновению имелся помост, на котором готовят пищу, а также отдельные закутки для сна, учёбы и мест общего пользования. Вокруг меня сразу же собралась толпа упитанных сонливых священнослужителей с лицами, похожими на куски сала. Создавалось впечатление, что им приходится прилагать большие усилия, дабы разлепить свои узкие глазки. Все они были облачены в серые халаты, при этом просторные рубахи, согнутые в складки вокруг коротко бритых шей, оставляли открытой грудь. Священнослужители вели себя вежливо и учтиво, как имеют обыкновение быть все японцы, однако я был сильно удивлён их страстному желанию выучить хоть немного из английской словесности. Естественно, что общение с ними значительно увеличило и мой запас японских слов. Я не знаю, как строго эти благочестивые люди соблюдают обет безбрачия, но я не мог понять, почему всё время, пока мы сидели и потягивали из крохотных чашечек чай, к нам подходили какие-то женщины и девушки – единственным объяснением могло быть только то, что поблизости стоял женский монастырь. Любопытно, что их преподобия, включая и некоторых их чернозубых спутниц, оценили достоинства коньяка, небольшую фляжку которого я имел при себе. Вообще эта ужасная привычка чернить зубы сразу после свадьбы совершенно изменяет черты лица, уничтожая все следы красоты. Стоит отметить и то, что японцы не переняли обычай сидеть на подвёрнутых под себя ногах, как это делают многие восточные народы, наоборот, они сидят на пятках, что весьма болезненно, если нет привычки.
В задах молельни, скрываясь в роще кипарисов, сосен и цветущих кустарников, располагалось небольшое кладбище. Некоторые могилки были обнесены оградками, а надгробия представляли собой скромные и простые памятники. В основном это были четырёхугольные или овальные столпы, высеченные из мелкозернистого гранита и стоящие на квадратном основании. На столпах по обыкновению имелась краткая надпись на японском языке, глубоко врезанная с лицевой стороны. Вместе с тем, часть столпов, под которыми покоились останки усопших, была украшена выпуклыми гербами, и зачастую эти гербы были позолочены.
На другой стороне двора напротив помещений, где жили монахи, стояло одинокое, скромное, четырёхугольное сооружение – его почти белоснежные стены были тщательнейшим образом замазаны, а покрытая черепицей крыша являла собой образчик искусной работы. Перед зданием были устроены ступеньки, сложенные из гладких плит песчаника, а в верхнюю половину входной двери встроена решётка, через которую в помещение проникали свет и воздух. Заглянув сквозь решётку, мне удалось рассмотреть расставленное в некоем подобии порядка большое собрание книг. Посередине двора под сенью старых ив на тяжёлых каменных основаниях возвышалось несколько каменных истуканов, рядом находился неплохой колодец с воротом и бадьёй, над которым был устроен небольшой навес из сосновых досок. Вообще во многих дворах при капищах можно встретить небольшие кумирни, посвящённые второстепенным божкам, таким как Бог Морей и Океанов. Обычно эти небольшие кумирни украшены крохотными джонками или изображениями судов, попавших в непогоду. В таких местах мне не раз случалось наблюдать коленопреклонённых женщин – их мужья ушли в плавание, а они распевали слова молитв под звуки ударов в старый барабан.
Исконное верование японцев – это синтоизм, но буддизм, проникнув из Индии, насчитывает бóльшее число приверженцев. Буддисты верят в переселение души и в то, что, помимо людей, душа имеется у животных. Они убеждены, что кроме Бога существует и дьявол и что наше последующее наказание будет соразмерно земным грехам. Более того, судьбе может стать угодно отправить нас на землю повторно, но уже в животном обличии. Что касается последователей синтоизма, то они не верят в переселение души, но поклоняются всемогущей и незримой Высшей Сущности, а также многим другим второстепенным божкам, которые просто присматривают за всем подряд. Из всего того, что мне удалось узнать, следует, что синтоизм сильно напоминает конфуцианство, поскольку также проповедует нравственное поведение и усердный труд в земной жизни. Приверженцы синтоизма не едят животную пищу, считая её нечистой. Их молельни, сродни капищам конфуцианцев, стоят с голыми полами и стенами, за исключением зеркал, листков белой бумаги или циновок для молитвы, но при этом каждая вещь содержится в чистоте и опрятности. Облик синтоистских священнослужителей весьма сильно напоминает буддийских монахов, но некоторые из них носят на головах чёрные шапочки с длинной кисточкой, впрочем, как и монахи, они бреют шею и голову.
На некотором расстоянии от города на вершине одной из сопок рядом с оборонительными сооружениями, устроенными с восточной стороны на входе в гавань Хакодатэ, выделено место под иностранное кладбище. На этом заросшем сорной травой погосте, под грубым деревянным крестом, установленным над каждой могилой, в последнем упокоении лежат матросы с французского «Константина» и английского «Винчестера», а бок о бок с ними похоронены и несколько русских моряков. Прочная оградка окружает захоронение некогда бывалых морских волков, что ныне покоятся с миром, позабыв про вражду и земные тревоги, поскольку мать сыра земля стирает все различия в происхождении, вере и языке. Американская часть кладбища меньше по размеру, но более ухоженная – над могилкой каждого из граждан Соединённых Штатов лежит добротная надгробная плита, а вокруг умелой рукой высажены кустарники. Рядом с захоронениями мы нашли несколько очень старых пушек, отлитых в Испании в 1568 году, если судить по меткам и по тому, что рядом с казённой частью на каждом стволе был вычеканен испанский герб.
В сельской местности перед многими крестьянскими домами на решётчатых подпорках растёт виноград, однако его ягоды слишком мелкие. В диком виде лозу можно встретить и на окрестных сопках, где её побеги обвивают ближайший кустарник, сплетаясь с ползучими ветвями сассапарели, которая в изобилии произрастает по склонам сопок и тем самым отбирает жизненное пространство у полезных растений. Вообще удивительно, почему такой рачительный народ, как японцы, может позволить пустовать обширным пространствам ценной земли в окрестностях Хакодатэ – там даже пастбища поросли мелколесьем из дуба, виноградной лозы, сассапарели и вереска, при том что жирный чёрный суглинок достигает в глубину шестидесяти сантиметров.
Улицы Хакодатэ разбиты в правильном порядке: они тянутся одна вдоль другой, соединяясь боковыми переулками. Большинство построек не превышает одного уровня в высоту, а чердаки используются как складское помещение. За редким исключением все городские дома деревянные, а крыши низкие, почти плоские и покрыты черепицей – на них лежит слой крупных округлых камней, и там же на случай пожара всегда стоит большая бадья с водой. Эта мера предосторожности весьма очевидна, поскольку из-за особенности устройства японских жилищ пожары случаются довольно часто, а огонь распространяется с ужасающей быстротой. Передняя сторона японского дома выходит на улицу, скрываясь от дождей и палящих лучей солнца длинными выступающими вперёд карнизами. По ночам эта часть жилища закрываются с помощью раздвижных дверей, или, точнее говоря, скользящих ставень, которые перемещаются по пазам до самого угла здания, где для них устроено нечто наподобие приёмного ящика. В связи с тем, что подавляющее большинство домов, у которых отсутствуют передние стены, являются торговыми лавками, то моё описание одной из них расскажет и обо всех остальных.
Как я уже говорил, помещение японского жилища, что выходит на улицу, используется для торговли. По обыкновению, на приподнятом от земли полу и в окружении выставленного на продажу товара сидит босоногий хозяин заведения или кто-нибудь из его домочадцев. По всей лавке, либо свисая с потолка, либо будучи выставленными на полках, представлены разнообразная глиняная посуда, печки для топки древесным углём, изделия из металла, подошвы, зонтики, отрезы хлопчатобумажной ткани, книжки с рисунками, детские игрушки, трубки и кисеты для табака, сам табак – столь мелко нарубленный, что напоминает шёлковый очёс, ножи, кастрюли, непритязательные лаковые вещички, недорогие шёлковые ткани и одежда из промасленной бумаги. Когда вы входите в лавку, сходную по описанию с вышесказанной, то вам предложат присесть, а сам продавец будет безучастно покуривать трубку. Затем он выбьет пепел и вновь наполнит трубку табаком, повторяя свои действие шесть или восемь раз. После чего, то ли вздохнув, то ли проворчав, он удалится, дабы прополоскать рот, однако вернётся обратно. Рассматривая ваше лицо или одежду, он не будет выказывать явных признаков любопытства – в отличие от толпы мальчишек и девчонок, которые без умолку выкрикивают один и тот же набор английских слов: «Good day, English. How you do, English и Very good – Go Custom House», получая в ответ: «Охайо, ниппон». В задах лавки расположены помещения, где устроены спальни и кухня, при чём мне казалось, что на кухне постоянно что-нибудь да готовится. Основное японское блюдо – это рыбная похлёбка, кстати, очень питательная. Её варят, крупно нарезав рыбу и время от времени подкладывая новые куски. Что касается риса, то его приготовление требует бóльших усилий – он подаётся в маленьких красных лаковых мисках, при этом с виду он весьма лакомый, поскольку выглядит белым и рассыпчатым, когда зёрнышки не слипаются одно с другим. Кстати, едят рис так же, как и в Китае, т.е. палочками. Любопытно и то, что чай в Японии пьют в любое время суток просто для утоления жажды.
Откровенно говоря, японский чай лишён того восхитительного благоухания, что присущ напитку из Китая, поэтому если вы взяли за привычку пить китайский чай, то не променяете его ни на какой другой. Как в Китае, так и в Японии, чайный куст выращивается из семян, произрастая на склонах сопок. Сбор листа в Японии происходит три раза в год. Первый раз ранней весной, когда почки ещё не распустились, – эта разновидность соответствует китайскому «ганпаудер». Второй сбор начинается в начале мая – тогда вкус чая напоминает свежесобранный «хайсон». Ну и последний, самый крупный, урожай снимают в начале июля, когда чайный лист достигает наибольшего размера, – такой чай соответствует обыкновенному чёрному китайскому чаю. Урожай каждого сбора сушится отдельно, подвергаясь нагреву в котлах на древесном угле, а затем укладывается в короба для последующей продажи. Надо сказать, что Япония не выращивает достаточных объёмов чайного листа для удовлетворения собственных нужд, и поэтому в больших количествах он ввозится на джонках из соседнего Китая.
Без сомнения, лавки, где торгуют шёлком, стоят того, чтобы их посетить и потратить время на изучение. В подобных заведениях продаётся чрезвычайно тонкий, стойких радужных оттенков крепдешин цветом от алого до бледно-голубого, который у нас в Англии называется «blonde». Кроме него, имеется белая шёлковая ткань с вышитыми по ней узорами, а также шёлк-сырец, шёлковая пряжа, штапель и трикотаж неярких расцветок. Как мне кажется, будучи прочным в носке, японский шёлк всё же уступает шелкам из Кантона. По причине того, что ткани из волокон конопли, крапивы, а также набивной ситец являются одеждой малоимущих сословий, то шёлковые лавки держат только состоятельные торговцы – роскошная внутренняя обстановка призвана подчеркнуть более высокое общественное положение их хозяев. Как правило, на стенах в гостиной висят картины, а на заднем дворе дома разбит небольшой сад, где вокруг крохотных прудов, или в глубине рукотворных пещер, или на небольшом холмике произрастают карликовые растения, а извилистые тропинки посыпаны мелкими камушками.
В то время по соседству с самой богатой шёлковой лавкой Хакодатэ проживал один старый почтенный целитель, у дверей лечебницы которого каждый день толпились всевозможные бездельники. Зачем они приходили, влекомые ли душевным порывом послушать мудрые мысли уважаемого человека, или полюбоваться двумя его очаровательными дочками, которые время от времени появлялись в обществе, я оставляю решать самому читателю. Скажу лишь за себя: положа руку на сердце, я признаюсь, что будь они дурнушками, мои посещения были бы не столь частыми, и мне бы не доставляло никакого удовольствия обучать их неблагозвучному языку, на котором говорят в старой доброй Англии. Лекарь, как и многие сыны Эскулапа, носил чёрные одежды дабы придать своему умному лицу хмурое и унылое выражение. Принято считать, что занятие врачеванием предполагает неизменно важный и серьёзный вид, как бы давая понять: «Аз есмь вещун, и еже реку слово, то все собаки перестают гавкать». Старый лекарь не раз показывал мне своих посетителей – кто-то страдал воспалительным поражением глаз (безнадёжный случай), у кого-то была чесотка, лишай или другие кожные заболевания. Он также поведал мне свой способ ухода за больными, который, правда, не всегда приводит к успеху. Более того, единственное из всего, что встретило моё одобрение, это был ежедневный приём горячих ванн. Кстати о банях: первое время я считал, что в Хакодатэ имеется лишь одно банное заведение, но, как я обнаружил позднее, их было четыре, и от восхода до заката солнца они никогда не пустовали. Что касается хирургических инструментов, то в распоряжении лекаря были лишь иголки да палочки с ватой для прижигания. В то же время в его лечебнице имелся широкий выбор средств для составления лекарств, как-то: резаные, рубленые и молотые коренья, кора и листья, высушенные змеи, оленьи панты, рыбья кожа и различные минералы, не говоря уже о различных снадобьях на основе мышьяка и ртути, а также о кристаллах хлористой ртути и киновари.
В погожие дни можно было наблюдать как вдоль городских улиц, расстелив предварительно циновки, выкладывают на просушку огромное количество морских водорослей, называемых Fucus saccharinus – их собирают по всему побережью, доставляя в Хакодатэ на лошадях, навьюченных тюками. Водоросли тщательно и неоднократно промывают до тех пор, пока не остаётся ни следа соли или песка, и оставляют под лучами солнца, чтобы они стали совершенно белыми и пригодными к употреблению. Немалая часть водорослей отправляется из Хакодатэ в южные области Японии, а обычный способ их готовки перед употреблением в пищу – это варка. Будучи сваренными, они становятся мягкими и мясистыми, хотя иногда их едят и в сушёном виде с чаем или сакэ.
Некоторое время назад японцы затеяли базары, где иностранцы могли бы закупать съестные припасы и местные поделки. В очень скором времени эти базары превратились в привычное место встреч офицеров эскадры. Торговые ряды размещались недалеко от главной улицы в пристройке к храму, где жили священнослужители. Это было длинное и низкое помещение, примыкавшее одной стеной к площади, или, иначе, внутреннему дворику. Внутри были расставлены столы: один во всю длину здания, а другие вдоль боковых стен, но также от одного конца помещения до другого. Вместе с тем, часть столов стояла и поперёк – один дальний угол со столами и циновками был выделен для чиновников, надзиравшими за торговлей. В противоположной стороне базара имелась раздвижная решётчатая дверь, через которую можно было попасть в цветущий сад, где виднелись рукотворные пещеры и каменные горки, пруды и плакучие деревья, а под сенью раскидистых ив, платанов, тутовников и каштанов вились тропинки, при этом по кедрам и кипарисам было очевидно, что Япония является их естественной областью распространения. По утрам, перед открытием торговли, из правительственного учреждения торжественным строем выходили чиновники, впереди которых несли копья, знамёна и боевые топоры. Шествие смотрелось невероятно торжественным, да и сами чиновники, бесспорно, находились под глубоким впечатлением от собственной значимости – помимо начальствующего состава шли переводчики, таможенники, соглядатаи и прочие мелкие должностные лица, но все как один настороженно посматривали на соседа.
Рассевшись по местам, открыв книги учёта продаж и набив трубки табаком, чиновники давали знать, что можно начинать торговлю. В мгновение ока помещение заполнялось людьми, гружёнными самыми лучшими изделиями, что продавались в лавках города. Скинув ношу, японцы раскладывали товар, который, будучи выложенным на всеобщее обозрение, производил сильное впечатление по причине своей необычности. Среди разнообразия предметов выделялись лаковые чашки синего, чёрного и зелёного цветов – с наружной стороны они красовались выпуклыми позолоченными изображениями, в то время как внутри были красными. Сверху чашки закрывались крышечками, сходными с ними по виду, но немного бóльшими по ширине, чем окружность самой чашки. Кроме этого, предлагались крупные лаковые миски, изготовленные из того же материала, но более высокого качества исполнения с искусно вырезанными изображениями птиц и черепах. Естественно, что и стоили они соразмерно дорого. Среди всего прочего, на продажу выставлялись прекрасные лаковые подставки или подносы из кедра с разнообразными узорами – на одном был вырезан и покрыт позолотой журавль, притаившийся в болотных зарослях в ожидании зазевавшейся рыбёшки, а на другом – черепаха, с трудом переползавшая через кочку, в то время как сверху из-за золочёной тучки выглядывает луна, при этом часть подносов обрамлялась венчиками из бамбука, или Pyrus, или Camellia Japonica. Хрупкий, почти прозрачный, очень тонкий и очень дорогой фарфор наряду с более толстостенными вазами из фаянса, приборы из камня, на которых растирают и разводят водой плитки туши, сама тушь и кисточки для письма. Большие и маленькие морские компасы, совмещённые с солнечными часами, при этом качество изготовления компасов могло соперничать с лучшими образцами Бирмингемских мануфактур – стрелка компаса, установленная на шпильке, показывала румбы, вырезанные на круге из гладкого белого сплава, а то место, где она вращалась, было застеклено. Само устройство помещалось в небольшой медный кожух, снабжённый петелькой и зацепом – откинув верхнюю крышечку, можно было увидеть круглую полость со шпилькой посредине, окружённой ободком, схожим с тем, что имелся вокруг самой стрелки. В закрытом виде компас можно было подвесить за медное ушко к любому предмету одежды, а, когда я сравнил купленный мною со штатным компасом с «Барракуды», то показания полностью совпали. В довершение упомяну множество маленьких блестящих божков-оберегов, широкие подносы, курительные трубки и кисеты для табака, книжки с рисунками, кукол и японские подошвы с ремешками.
Самым странным и необычным товаром, выставленным на продажу, были плащи из промасленной бумаги, сделанной из коры тутового дерева. Сначала бумажные листы кроятся по меркам плаща или накидки, затем сшиваются или склеиваются, промасливаются и красятся в чёрный или зелёный цвета. Стоит отметить, что прокрашивается только верхний слой из двух, а нижний, т.е. подкладка, просто промасливается. Такая одежда может носиться довольно долго, если оберегать её от гвоздей, острых камней или древесных сучков, которые могут распороть плащ с той же лёгкостью, что и папиросную бумагу. В дальнем, скрытом от глаз конце помещения, где размещались рыбные и овощные ряды, местные покупатели горячо и живо торговались о цене покупок. Однако в передних рядах, несмотря на высокие цены, талеры быстро переходили из рук в руки, поскольку каждый из нас, памятуя о друзьях, оставшихся на родине, тратил деньги так, словно держал в руках кошелёк Фортуната. Одна из особенностей базара заключалась в том, что если, проходя мимо лавки в Хакодатэ вам нравилась определённая вещь, то вы не могли купить её на месте – её следовало отнести на базар, где власти облагали её высоким налогом. Вообще чиновники получали от англичан за покупки полновесными мексиканскими талерами, а сами возмещали несчастным торговцам в японских монетах, которые по весу не дотягивали и до половины мексиканских. Кроме всего, чиновники заносили каждую проданную вещь в особую книгу, чтобы к вечеру представить вышестоящему начальству полный и подробный отчёт о дневных продажах.
Поскольку я не очень-то беспокоился о ценах на съестные припасы, то позволю себе переписать их из отчёта господина Ричардса – командира корабля Её Величества «Сарацин»:
по прибытии |
талеры и центы |
перед отходом |
талеры и центы |
яйцо, сотня |
1. 00 |
яйцо, сотня |
2. 00 |
сельдь, свежая |
0.50 |
фасоль, 40 фунтов |
1.00 |
красная рыба, дюжина |
2.00 |
красная рыба, дюжина |
3. 00 |
камбала |
1.00 |
камбала |
3. 00 |
сладкий картофель, пикуль |
2.00 |
лук, 20 фунтов |
1. 00 |
красная рыба, вяленая, дюжина |
2.00 |
репа, 30 фунтов |
1. 00 |
вода, тонна |
0.50 |
красная рыба, вяленая |
3. 00 |
красная рыба, солёная |
1.75 |
огурцы, сотня |
1. 50 |
дрова, фатом |
2.25 |
красная рыба, солёная, дюжина |
2. 25 |
рис, пикуль |
4.60 |
соль, 20 фунтов |
0. 50 |
дыни мелкие, штука |
0. 50 |
||
груши, корзина, 60 штук |
0. 75 |
Во время прогулок по улицам японского города, вы зачастую обращаете внимание на учтивое поведение его обывателей, что проявляется независимо от их сословной принадлежности или общественного положения. При встрече двух знакомых людей японцы, подойдя друг к другу, отвешивают глубокий поклон, опуская руки вдоль ног и сгибая тело настолько, что упираются руками в голени. Одновременно они совершают глубокий вдох, похожий на звук при всасывании, что-то наподобие протяжного «о», и затем расходятся. Единственным средством передвижения по дорогам Японии из одной местности в другую служат либо лошади, либо норимоно, т.е. ящик, очень похожий на собачью конуру и размером, и очертаниями – по бокам сквозь железные петли продеты длинные шесты, сам ездок сидит внутри на корточках, а два дюжих носильщика несут его на своих плечах, сменяясь время от времени.
В различных местах Хакодатэ стоят огнестойкие склады. Поскольку постройки отличаются чрезвычайной прочностью, а в толстых побеленных известковым раствором стенах устроены окна, закрытые крепкими решётками и тяжёлыми ставнями, то первое время я ошибочно принимал их за тюрьмы. Перед самым отходом эскадры я нанёс прощальный визит в местную баню, и что любопытно, её посетители не обратили на нас ни малейшего внимания, а ведь некоторые англичане – ревностные почитатели красоты человеческого тела – наведывались туда ежедневно. За время после первого захода «Барракуды» на господствующей высоте, откуда хорошо просматривается весь город Хакодатэ, появились новые казармы, вокруг которых были устроены земляные насыпи, где несли неусыпную службу бдительные дозорные, наблюдая за перемещениями иностранцев. Иной раз, находясь где-нибудь далеко за городом, мы тешили себя мыслью, что наконец-то избавились от недобрых глаз этих сверхнавязчивых из смертных, но вскоре по напряжённому виду крестьян понимали, что эта братия находится где-то неподалёку. Зачастую они пытались урезать время наших прогулок, но каждый раз безуспешно – во время пребывания в Хакодатэ мы постоянно подвигали их на занятие различными физическими упражнениями, однако несмотря на радостное нетерпение, с которым японцы ожидали ухода английских кораблей, они так и не проявили чувство вежливости и не поблагодарили нас за то, что мы поправили им здоровье и добавили прыти. Каждый вечер до захода солнца мы были обязаны вернуться на корабли, а на дороги, улицы и в укромные бухточки в поисках заблудившихся англичан выходили вооружённые люди. Убедившись, что все иностранцы вернулись на корабли и в городе никого не осталось, они с облегчением вздыхали и медленно брели домой, где их ждали жёны, ужин и трубка табака, в то время как свой обход начинали ночные сторожа, глухо и однообразно отбивая часы двумя бамбуковыми палками. Справедливости ради замечу, что по своей природе японцы чрезвычайно сдержанны, и во время пребывания в Хакодатэ я ни разу не видел ни единого случая, когда должностное лицо или кто-либо иной, вспылил или потерял бы самообладание. Естественно, что и мы не давали японцам никакого повода: как на борту судна, так и на берегу мы обращались с ними учтиво и обходительно, стараясь всегда удовлетворить их пожелания или вознаградить похвальное любопытство.
Шестнадцатого июля в Хакодатэ на флагманском корабле «Винчестер» прибыл сэр Майкл Сеймур, доставив на борту фрегата большое стадо овец и бычков для пропитания личного состава эскадры – безусловно, это явилось проявлением доброты и заботы со стороны адмирала. Двадцать первого июля шлюп отправился в гавань Барракуды, а несколькими днями ранее фрегат «Пик» ушёл в залив де-Кастри, где предполагалось высадить часть русских пленников, содержащихся под стражей. Двадцать шестого июля «Пик» присоединился к шлюпу в гавани Барракуды, откуда тридцать первого числа корабли эскадры взяли курс на побережье Татарии. На этот раз во время короткой стоянки в гавани нам очень не повезло с погодой: дождь с громом и молниями сменился туманами, затем вновь зарядили дожди. Почва оказалась буквально пропитана влагой, способствуя буйному цветению высокого разнотравья. Туземцы подвезли к борту шлюпа много красной рыбы, довольно мелкой, но нежной и вкусной, а наши матросы на крючок и лесу наловили немало сазанов, используя для наживки тесто, впрочем, хорошо ловился и морской окунь.