ВОСПОМИНАНИЯ О НИКОЛАЕ БАЙКОВЕ

Накада Хадзимэ, Япония
(Перевод с японского О.Е. Сумароковой, г. Владивосток)*

Я познакомился с Николаем Байковым в 1939 году ранней весной. Это был тот самый год, когда произошел Номонханский инцидент (Халхин-Гол) между советскими войсками и японской Квантунской армией на границе с Маньчжурией. Я хорошо помню тот год, потому что нашу школу передали под руководство «Маньчжоу-го», и я перешел в Харбинский государственный университет.

В то время я снимал квартиру в Модягоу у Крыжановских. Хозяин семьи — выпускник Харьковского университета. Перед революцией он исполнял обязанности судьи в Томске, поддерживал очень близкие отношения с К. Бальмонтом, эмигрировавшим в Париж после революции, жена хозяина преподавала английский язык в YMCA**. Одним словом, это была одна из интеллигентных семей. Хозяин квартиры всегда резко критиковал тогдашнюю политику японских властей, настолько это был необычно смелый мужчина. Он познакомил меня с Байковым, очень оригинальным человеком, взяв меня однажды к нему в гости.

Модягоу — плотно заселенный зеленый район к востоку от Нового города. Город Харбин основали русские во время строительства КВЖД, поэтому все улицы носили русские названия, со временем они превращались в китайские.

На углу улицы Церковной и Раздельной стояли в ряд два одноэтажных многоквартирных дома, выходивших фасадом на первую улицу, в северной части дальнего ряда как раз и была квартира Байкова. В то время я уже слышал его имя, но, честно говоря, думал, что в этом доме, должно быть, одни бедные квартирки.

Удивительная вещь — тот, кто нас познакомил, понятно, пользовался его симпатией, но и я, впервые глядя на него, сразу почувствовал взаимное расположение. Его семья состояла из трех человек: он сам, жена и дочь, чуть моложе меня.

Если я не ошибаюсь, эти записи я сделал где-то во время Пасхи, подготовка к которой всегда проводилась истово. Для русских Пасха — самый большой праздник, каждый год день Пасхи меняется, поэтому я не очень хорошо помню, когда именно справляли Пасху в тот год — в марте или апреле. По словам моего хозяина квартиры, этот дом был гостеприимен. Байков знал много историй, зашедшие в гости люди нередко оставались надолго, друзья называли его «ходячей энциклопедией».

Меня пригласили в скромную жилую комнату, выполнявшую роль гостиной. В глаза сразу бросился тигр, занимавший поверхность всей стены, картины, висевшие рядом, принадлежали без сомнения кисти Байкова, среди них были наброски и акварель. Особенно поразило чучело головы тигра, принесенное по просьбе отца дочерью из дальней комнаты. На этой голове полосы располагались так, что образовывали форму иероглифов «Ван» и «Да», другими словами, это был тигр, хозяин тайги, которого китайцы называют «Его Величество».

В тот день старик Байков (в то время он достиг 70-летнего возраста) и мой хозяин беспрерывно говорили о том, о сем, я же только сидел рядом и слушал, тихо уплетая домашние печености с чаем. В конце расставания меня вежливо пригласили приходить, когда у меня будет свободное время, мол, и квартира рядом, да и есть что послушать, после этого я стал очень часто бывать у них. У русских есть поговорка: «незваный гость — хуже татарина» (гость, пришедший без приглашения, доставляет неудобства), но только к дому Байковых она, к счастью, не применима.

То было время, когда Байков ушел с должности преподавателя, поэтому практически все время проводил в рабочем кабинете, писал, рисовал акварелью, карандашом то, что подсказывало настроение.

Он был высоким и худощавым, пенсне и хорошо уложенные усы были чем-то вроде его визитной карточки. Он был мирный, спокойный человек, но очень закрытый и непонятный, в проницательном взгляде поверх очков прятался охотник и военный. Он сам говорил, что в его жилах течет кровь Шамиля, в которой достаточно и спеси. Шамиль — кавказский лидер антирусских выступлений в 19 веке. Если это так, то и в самом деле в его наружности угадывались черты молодцеватых горцев. Дикие степи и горы, взрастившие затаенный стойкий боевой дух, хоть он и родился на Украине, видимо, повлияли на него, ведь он выбрал, в конце концов, кавказское училище военных офицеров*, не это ли влияние генов Шамиля?

Говорят, что любовь к животным у него проявилась с самого рождения. Даже тогда в тесном доме он подкармливал сибирского бурундука, попугая, змею и других тварей, к тому же в комнаты очень часто прибегал ёж. Он был преподавателем в гимназии Хорвата и слыл самым знаменитым из учителей. Если в других классах не успеет прозвенеть звонок с урока, как ученики вылетают из аудитории, то в его классе часто бывало так, что даже после звонка минут 5-10 двери остаются закрытыми, урок продолжается. К тому же у него в школе были коллекции насекомых и чучел, собственноручно сделанных. Искусством изготовления чучел он тоже, говорят, был знаменит. Если он слышал в школе или дома, что, например, пауки или гусеницы омерзительны, то высказывал свое знаменитое: «В нашей природе безобразных или омерзительных существ нет. Все твари Божьи. Все живут по замыслу Божьему. Поэтому все нужны и все красивы». Похоже, что такое убеждение стало основой воспитания учеников. Не поэтому ли его дочь Наташа (ласкательное от имени Наталья) совершенно спокойно относилась к живущим в доме змеям (чего нельзя сказать о его супруге).

По соображениям этикета я старался не затрагивать в разговоре тем, касающихся войны и политики. Любимой же темой его рассказов, о чем бы ни шла речь, были охотничьи истории, произошедшие в сопках Восточной Маньчжурии. Дочь обычно была очень занята тем, что подавала нам чай и угощения, по просьбе отца приносила то фотографии, то документы, а супруга удалялась в соседнюю комнату с лицом, ясно говорящим, что она эти рассказы уже не раз слышала.

Супруга его, будучи русской, или от того, что родилась русской — как угодно, говорила, что ей наскучила жизнь в холодной стране, и что всерьез бы хотела по возможности жить где-нибудь в Южной Америке. По правде говоря, мне потом это желание стало понятно.

Байков рассказывал, что во время революционных стычек в 1919 году на Украине перенес сыпной тиф, некоторое время находился между жизнью и смертью, болезнь удалось преодолеть, но сердце надорвалось, впоследствии он так и не смог полностью восстановиться. Для людей с больным сердцем холодный климат — первый враг. Поэтому желание жены побудить его провести остаток жизни в теплой стране было продиктовано только заботой о нем. После поражения Японии в войне они все-таки получили визу в Парагвай, но здоровье Байкова не позволило им отправиться в столь дальнее путешествие на пароходе, стало быть, ее мечте о Южной Америке так и не удалось осуществиться. Супруга Байкова с величайшим вниманием относилась к его здоровью… Он знал, что она делает все, чтобы он смог посвятить себя литературной работе.

Мы немного отвлеклись от темы. Байков в течение долгих лет вел жизнь охотника, на его счету несколько трофеев в виде голов застреленных им тигров, были даже фотографии, где он запечатлен вместе с тигром.

Такой богатый опыт охотника и долгие годы жизни, проведенные в тайге, сделали его большим защитником природы, он ратовал за определение района Восточной Маньчжурии как особо охраняемого заповедника. Он ясно видел необходимость защищать вместе и тайгу, и ее ярких обитателей. Если этого не делать, то в ближайшем будущем живущие там тигр и горал (северокорейская антилопа) окончательно исчезнут. Во что бы то ни стало необходимо сохранять восточную и северную часть этого района, то есть Восточную Маньчжурию и Уссурийский край.

Я слушал его охотничьи рассказы и ощущал своим собственным нутром удовольствие от удачной охоты на тигров и косуль, в тот момент меня охватывало чувство некоего сопротивления его идеям природоохранного просвещения. Однако теперь на противоположной стороне реки Уссури в Приморском крае создан природный заповедник, где запрещен даже вылов рыбы. И если мы оглянемся назад и сравним с современной ситуацией, когда строго запрещен отстрел и вылов тигра и других крупных животных, то думаешь, не видел ли он это все наперед. Ведь мысли о заповеднике Байков высказывал более полувека назад, когда Маньчжурия была стратегически опорным пунктом политики, направленной против СССР. Какова была дальновидность этого человека, предвидевшего на эпоху вперед.

Он был по-настоящему сдержанным и честным военным «типажа Мэйдзи», но для русских того поколения был совсем нетипичным: не курил и совсем не выпивал спиртного. Среди всех непьющих я был совсем непьющим, и хоть в общении с ним я и не опасался, что он начнет меня заставлять пить водку, то теперь я совсем успокоился. Вместо этого он заставлял меня выпивать несколько кружек чая, что тоже было нелегким испытанием. Чай всегда пили с липовым медом, который хранился в круглом берестовом туеске…

Если говорить об отдельно выпущенных книгах Байкова, то кроме одной, все они выпущены за пределами России — СССР. Исключением явилась книга, изданная в Петрограде: «В горах и лесах Маньчжурии» (1914 и 1915 гг.). Опубликованная книга была первой, сюжетом которой стала Маньчжурия, она опередила на несколько лет вышедшие книги знаменитого В. Арсеньева «Уссурийские путешествия» (1921) и «Дерсу Узала» (1923).

В период между 1930 и 1940 гг. не только в Маньчжурии, но и в Японии его произведения были высоко оценены. Среди русских в Маньчжурии они до сих пор считаются лучшими.

В 1920-1930 гг. Харбин наряду с западными городами, такими как Париж, Берлин, Прага и т.д. стал местом, куда устремились русские эмигранты, и где была развита литературная жизнь. А. Ачаир, В. Логинов, А. Перелешин, Н. Резникова и другие поэты и писатели вели полную творческую жизнь, особенно поэтическая группа «Чураевка» (в 1935 году расформировалась) под руководством Ачаира обладала большим жизненным потенциалом. Но со второй половины 30-х гг. Маньчжурия находилась под властью Японии, поэтому их литературная деятельность сошла на нет. Очень многие писатели и поэты, бросив все, уезжали из Харбина за границу.

Байков же и по возрасту, и по своему мировоззрению был человеком прошлого поколения, он посвятил свою жизнь не только литературному делу, и любимая им тема посвящена не только Маньчжурии, у него много описаний прошлого, на мой взгляд, в этом была видна разница между ним и писателями и поэтами молодого поколения.

Он был одним из тех русских, чья критика в адрес японских оккупационных властей всегда была полна изрядной доли иронии. Самой большой для такого отношения причиной, как мне кажется (не знаю, правда это или нет) была политика органов особого назначения японских оккупационных властей под лозунгом «строительство культуры» в Харбине.

Если продвигаться от моря тайги далеко вглубь на север, то там можно найти поселение Чапиго, а если проделать путешествие на восток, то через несколько километров вглубь тайги можно обнаружить небольшой русский поселок. Как выяснилось позже, эти люди были объявлены раскольниками, уйдя из ортодоксальной русской Православной Церкви. Это были так называемые староверы, придерживающиеся старых церковных обрядов. В период с конца 19 века и до начала 20 века они ушли из Сибири и поселились в Приморье и Маньчжурии. Старейшина этого поселения был очень дружелюбен и пускал нас во время путешествий останавливаться в хозяйственном помещении, где он сушил травы. Он никогда не брил усы, не курил, не пил спиртное, а на игру в карты был наложен запрет. Такие строгие правила жизни напоминают хождение по тоннелю времени. Для самообороны он носил за спиной чешскую винтовку, еще подростком ходил на несколько дней в тайгу проводником. Во время наших с ним путешествий мы натыкались в тайге и на редкий вид косули, и на медведя, и на пьющего воду из реки леопарда. Как раз на него-то падали подозрения в воровстве кур из поселка. Ловили на тараканов форель, собирали лимонник и «цучу» (элеутерококк), совершали путешествие туда, где нет недостатка во вдохновении и существах, встречающихся в рассказах старика Байкова.

С 1942 г. в течение 2 лет я был в Токио. Такая разлука не могла не отдалить меня от семьи Байковых. Это был разгар войны, цензура была очень строгой, наступили тяжелые времена, когда невозможно было писать письма друзьям, особенно «в стан врага». Тем не менее, в ноябре 1942 года Байкова выбрали как яркого представителя среди маньчжурских писателей, и он посетил Японию вместе с семьей.

Весной 1944 г. я вернулся в Харбин. Через некоторое время я пришел к Байковым, меня очень удивили изменения, произошедшие за 2 года. По сравнению с прошлыми временами вид Байкова сильно изменился. Он производил впечатление сильно изможденного человека…

Изменилась и атмосфера в доме по сравнению с той, что была раньше, положение спасал только звонкий голос Наташи. В это время война приближалась к своему завершению и, с одной стороны, жизнь гражданского населения в Маньчжурии была очень тяжелой, а, с другой стороны, жизнь эмигранта без гражданства была еще тяжелее, когда все русские испытывали давление и в материальном, и в моральном плане. Бедствия войны распространились по всему миру. Для Байкова стали закрыты пути получения из-за границы авторского гонорара, поэтому ему оставался лишь один источник доходов – гонорар от местных редакций газет, которые могли заплатить немного…

Уже приближалось поражение в войне, в середине июля 1945 г. меня призвали в армию. Перед тем как уехать, я зашел к Байковым, отдал все книги, полученные до этого в подарок, попрощался с ними. Если б я только мог тогда подумать, что, скорее всего, это будет последнее наше расставание. В конце июля наше подразделение 126 дивизии, опорный пункт которой располагался в сопках Маньчжурии, укрепляло позицию. 9 августа советские войска начали наступление, угрожая окружением штабного батальона, и наша армия отступила. Театр военных действий проходил как раз по тем местам, где хаживал Байков: Матаоси, Айхо, Эхо и другие маньчжурские уголки. Наша дивизия получила приказ остановиться; стало ясно, что Япония капитулирует. Через несколько дней согласно приказу старшего лейтенанта генштаба г-на Накамура (префектура Фукуока) младшие офицеры и я — всего три человека — в качестве парламентеров подняли белый флаг и направились в сторону расположения советских войск, и передали информацию о приказе японским войскам остановиться и капитулировать. В этих местах по таинственному совпадению жил Байков, здесь была его база, с которой он отправлялся на охоту в разные уголки, по кривым дорожкам, бегущим в сопках…

Через 4 года я вернулся в Японию и начал строить свою жизнь заново, практически с нуля. Спустя несколько лет получилось так, что я наладил связь со старым знакомым, уроженцем Харбина, а теперь доктором американского университета писателем В. Петровым. Он был близко знаком с Байковым и рассказал мне о происшедших с его семьей изменениях: Байков давно скончался в Австралии, его дочь Наташа живет в добром здравии.

В конце концов, я получил весточку от нее. Несмотря на то, что со времени нашей последней разлуки прошло более четверти века, она помнила меня так, как будто мы вчера расстались, и продолжала сохранять дружеские чувства ко мне. Своему сыну она в честь деда и русского святого дала имя Николай. Обычно в русском православном календаре почти каждый день вы можете найти имя того или иного святого. Люди верят, что если взять его имя, то и судьба станет более удачливой. Неудивительно, что тема диплома ее сына была: «Писатель Николай Байков». И вообще я с самого начала почувствовал настоящую доброжелательную поддержку этих людей.

Летом 1992 г. мне представился случай пробыть в Харбине около недели. Перед отъездом она попросила меня посмотреть музей и дома, где все жили. Байков покинул Харбин в 1956 году, но успел передать в дар музею, с которым у него сложились тесные отношения, коллекцию насекомых: бабочек и жуков-носорогов, а также чучела маленьких и больших животных. Наташа говорила, что хотела узнать судьбу этой коллекции. К сожалению, когда я там был, музей закрыли на перестановку выставки…

В ту поездку я пытался найти дом, куда переехала семья Байковых в 1947 году — на улицу Печорскую, дом 20, но и старое место их жительства, и то, куда они переезжали, были застроены высотными домами. Ничего не осталось от старых построек. В былые времена этот район был тихим – но куда все делось. Теперь улицу заполнили шумные, сменяющие друг друга, волны людского потока. На углу улицы, в рощице, прятался церковный крест, и хотя это теперь уже не крест Алексеевской церкви, а всего лишь крест католического храма, но и он напомнил мне о том, как это место выглядело много лет назад…

В нынешней России, особенно на Дальнем Востоке, творчество Байкова продолжает переосмысливаться. В феврале 1993 года я дважды ловил по радио передачу «Рассказы о Байкове». Это была очень лиричная передача. Ради того, чтобы подготовить материалы, преподаватель одного из университетов Владивостока Л. Свиридова, историк по образованию, посетила Брисбен, брала интервью у одной аристократической семьи, собирала документы и прочитала отрывок из его произведения. Мне Наташа прислала сокращенную запись этой радиопередачи. К тому же мой знакомый издатель А.В. Колесов посетил Наташу и получил разрешение на публикацию в журнале «Рубеж» (это название сохранилось от журнала, который выходил в Харбине с 1927 по 1935 гг.) повести Байкова «Великий Ван». Он откопировал и другие документы, касающиеся творчества Байкова, не только это произведение, вернулся домой и сейчас на основе этого материала вынашивает план издания «Байковской серии». В качестве первого издания будет выпуск отдельной книги «Великий Ван», но целью своей, говорит, он ставит сделать общедоступным полное собрание сочинений.

К тому же в Москве в Российской академии наук произведения Байкова вошли в антологию русской литературы 20 века, которая включает в себя не только произведения, сюжет которых не соответствовал советской эпохе, но и творения писателей-эмигрантов. За раздел дальневосточной литературной эмиграции, центром которой был Харбин, отвечает исследователь Ким Рёхо. Мне представился случай обменяться мнением с ним, и мы сошлись на том, что как писатель, большого внимания заслуживает в этой плеяде Байков. Таким образом, произведения Байкова, сделавшие Маньчжурию его второй родиной, вышли в свет по прошествии более 30 лет после его смерти и на родине предков – в России, где были высоко оценены.

* В переводе даны отрывки из послесловия к книге «Тайга Байкова. Рассказы о Северо-Маньчжурской тайге». Токио.1995, переводчик Накада Хадзимэ. Слово «воспоминания» не совсем точно отражают замысел автора, японское слово, употребленное автором, сродни глаголу «тосковать» (прим. О.С.).

** ХСМЛ

* Тифлисское пехотное и юнкерское училище (Ред.)

Клуб любителей японской культуры

Похожие записи:

Добавить комментарийОтменить ответ

Подписаться: