Борис Пильняк и Евгений Спальвин
Дани Савелли
Университет Тулуза II
Дорогие читатели, мы хотим порекомендовать вам статью французской исследовательницы и слависта Дани Савелли. Она посвящена встрече двух ярких, одаренных личностей – востоковеда Евгения Спальвина (1872 — 1933) и писателя Бориса Пильняка (1894 -1938). Надеюсь, наши читатели, просвещенные трудами А. С. Дыбовского и З. Ф. Моргун, уже не будут задаваться вопросами «а кто такой Спальвин» или, что еще тревожнее, «кто такой Пильняк». Благодаря Ю. А. Яроцкой, преподавателю ДВФУ и исследователю творчества Б. Пильняка нам повезло, и мы хотим познакомить вас с ещё одним интересным человеком — Дани Савелли.
Принимаясь за любую тему, она неизменно демонстрирует оригинальный исследовательский подход и заставляет нас по-новому взглянуть даже на хорошо знакомые вещи, и благодаря этому мы всегда узнаём что-то доселе неизвестное. Идею взглянуть на личность Евгения Спальвина через призму его непростых взаимоотношения с Борисом Пильняком следует признать блестящей. Несмотря на краткость встречи этих двух людей, после прочтения статьи появляются ассоциации с взаимоотношениями между Моцартом и Сальери в интерпретации Константина Станиславского (см. «Моя жизнь в искусстве»). Однако в конечном счёте, вопрос о том, насколько такие параллели правомерны, решать вам, дорогие читатели.
Предлагаемая вам статья Дани Савелли впервые была опубликована в журнале «Япония. Путь кисти и меча» (Москва), 2/2004 (10), стр. 24-29. В связи с этим мы благодарим редакцию журнала за содействие в публикации этой статьи на нашем сайте.
Пролог
Во время своего первого пребыванием в Японии — с середины марта до конца мая 1926 г. — Борис Пильняк не раз встречался с Евгением Спальвиным. Известный японовед, считавшийся тогда специалистом наравне с Николаем Конрадом, Спальвин занимал важную должность в советском посольстве в Японии. Как представитель Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС) он находился в центре культурных связей, на основе которых Советский Союз очень надеялся построить свою пропаганду с целью привлечения к себе благосклонного внимания японского общества. Перед лицом беспощадного антикоммунистического японского правительства, которое из чистого прагматизма только в январе 1925 г. установило дипломатические отношения с СССР, у советских дипломатов было мало возможностей для маневра. Пильняк, чье путешествие как раз вписывалось в рамки этого, так называемого, «культурного наступления», не мог не встречаться с Спальвиным в Японии.
Точное число их встреч нам не известно. Благодаря газетам и разным донесениям японской полиции известно, что они вместе посетили Кабуки-дза 1-го апреля, что Спальвин был приглашен на приемы к двум советским дипломатам — Льву Вольфу и Якову Янсону, которые один за другим приютили у себя Пильняка. Во всяком случае, эти встречи, кажется, были редкими, ибо во время проведенных в Японии двух с половиной месяцев Пильняк был главным образом окружен японскими артистами и славистами – членами Японского-русского литературно-художественного общества (ЯРЛХО). Они помогали ему с переводами. Скорее всего, из-за занятости у Спальвина было мало времени посвятить его писателю.
Стоит ли проявлять интерес к взаимоотношениям, завязавшимся между этими двумя личностями? Дело в том, что после возвращения Пильняка в СССР, каждый из них вынужден упомянуть о другом в своих письмах или сочинениях. Интересно, конечно, понять, что автор одной из самых важных книг на русском языке о Японии — «Корни японского солнца», мог узнать от такого ученого, как Спальвин, и насколько это повлияло на его собственный взгляд на Японский архипелаг.
С другой стороны, замечания Спальвина о Пильняке, разбросанные в его дипломатической переписке, должны быть рассмотрены хотя бы потому, что его письма являются одним из самых важных источников, свидетельствующих об истории японско-советских связей этого периода. Находящиеся сегодня, в основном, в фондах Архива внешней политики Российской Федерации (АВП) и в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в Москве письма Спальвина освещают изнутри советские «махинации» в области культуры и сами по себе имеют бесспорную историческую ценность. Тем не менее, эти письма не беспристрастные; вот почему важно понять относительность сведений и мнений о Пильняке, чтобы не впасть в ошибочное представление о его путешествии.
В настоящей статье мы постараемся упомянуть враждебность, которая проявляется как в текстах Спальвина, так и Пильняка, и предлагаем гипотезы, объясняющие ее. Для этого мы сначала обратимся к замечаниям Спальвина о Пильняке, и затем к заметкам Пиьняка о Спальвине.
Спальвин о Пильняке
Во время пребывания Пильняка в Японии Спальвин не пишет о нем в своих письмах. Следует здесь заметить, что в ГАРФ и в АВП не существует никакой отдельной папки о посещении Японии Пильняком, несмотря на его отклики, существование которых доказывают тогдашние японские средства массовой информации. Этот факт сам по себе странен: например, существуют специальные папки о разных советских выставках или организованных посольством мероприятиях в Японии. Обычно Спальвин отчитывался о культурных событиях, отправляя в Москву хотя бы газетные вырезки. Следует ли думать, что касающиеся Пильняка архивы были разрушены или помещены в специальные фонды?
Итак, только после отъезда писателя из Японии мы находим в письмах Спальвина упоминание о Пильняке по разным поводам. Ниже приводятся его замечания в хронологическом порядке.
1. В недатированной записке (по всей вероятности, от 1926 г.) Спальвин пишет о поведении некоторых русских, которые думают, что возникающий от их появления в Японии шум – доказательство интереса прессы и японского народа к ним лично. На самом деле, объясняет Спальвин, они не понимают, что японцы вообще испытывают огромное любопытство к Западу и, что любой человек с Запада, независимо от личности, является объектом их внимания. В качестве примера такого недоразумения Спальвин приводит Давида Бурлюка (в Японии — с октября 1920 г. до августа 1922 г.) и Бориса Пильняка. Он пишет об обоих, что они «смотрят на рекламу не так как японцы и стараются обложить ее в свою пользу [1]».
2. Второе упоминание о Пильняке в конце 1926 г. мы находим в письме Григорию Беседовскому (поверенному в делах в посольстве с июля 1926 г. по январь 1927 г.), где Спальвин намекает на неблагодарность и невежливость Пильняка, который после своего отъезда из Японии ни разу не написал своим японским друзьям:
[…] можно отметить со стороны всех лиц, возившихся в свое время с Б.А. Пильняком, как-то Осанаи, Акита, Йонекава, Ида, Сигемори, Канеда и др., крайнее удивление по поводу того, что такой в виду сердечный человек оказался таким невежей, что никому даже не прислал ни одной даже открытки. Когда и я должен был подтвердить, что и у меня нет известий о нем, то со всех сторон раздавались возгласы – конки на хито (беспечный, равнодушный, которого ничем не пробьешь) [2].
Два члена ВОКС’а в Москве, И. Коринец и Д. Новомирский, ссылаясь на письмо Спальвина Беседовскому от 1 декабря 1926 г. (по всей вероятности это выше цитируемое письмо), чувствуют себя обязанными принести свои извинения через Спальвина перед членами Японско-русского литературно-художественного общества за некорректность своего соотечественника:
Случай с Б.А. Пильняком, поистине, неприятен. Просим Вас при случае извиниться перед нашими японскими друзьями от нашего имени за его некорректность: нас огорчает это обстоятельство, так как он, до известной степени был рекомендован нами [3].
3. В письме от 4 января 1927 г. директрисе ВОКС’а с 1925 г. до 1929 г., Ольге Каменевой, Спальвин сообщает о японской критике в адрес Пильняка и его книги о Японии:
[…] один из самых крупных современных критиков и писателей Масамуне дал уничтожающую критику Пильняка, правда, проф. Йонекава написал возражение, но подход Масамуне остается. Один из старейших японских журналистов Идзуми прочитал у меня в кабинете все статьи Пильняка в Асахи Симбун и спросил, не очень ли молод автор, так как подобным образом рассуждают японские гимназисты. Нобори недавно писал, что Пильняк давно отставленная величина и в качестве таковой он ездил в Японию набраться впечатлений, теперь же в СССР имеются совсем другие писатели. Отаке говорил, что в Японии злоупотребляют в прессе эпитетами «великий», «звезда» и пр. по отношению к любому приезжему писателю [4].
Отсутствие логической связи между последней фразой и предыдущими подводит читателя к пониманию того, что замечание Отаке относится к Пильняку и намекает на то, о чем Спальвин говорит выше.
4. В письме от 21 июля 1927 г. снова адресованном Ольге Каменевой Спальвин на этот раз издевается над манерой некоторых советских писателей раздувать в их текстах значимость неизвестных авторов. «Корни японского солнца», в котором упоминается переводчик и член ЯРХЛО, Сигемори Тадаси, хороший тому пример. Вот, что об этом пишет Спальвин:
почтенный Пильняк нашего общего знакомого Сигемори произвел в писатели, вероятно, за заслуги, обнаруженные выпуском на японский рынок некоторых проиведений Ленина и Троцкого в таком виде, что они приемлемы для японской цензуры, но мало похожи на оригинал [5].
5. Перевод «Письма цементной бочки» — новая возможность для Спальвина упомянуть о Пильняке. Этот рассказ пролетарского писателя Хаяма Ёсики был переведен Эленой Терновской [6] и отредактирован Пильняком; затем он был опубликован под двумя именами переводчиков в номере 20 «Красной Нивы» в 1927 г. В мае 1927 г. его попросили перечитать этот перевод [7], но вот что Спальвин сообщает о нем в письме от 21 февраля 1928 г.:
Я боюсь посторонних корректур, так часто уничтожающих всякий смысл, как то видно по поправкам перевода тов. Терновской в Письме из Цементной бочки в Красной Ниве, сделанных Борисом Пильняком и доведшим здесь Терновскую до слез и чуть ли не истерики [8].
Три месяца спустя Спальвин вновь возвращается к разочарованию Терновской в письме членам ВОКС’а, И. Коринцу и В. Соркину. Так как они попросили у него обзор современной японской литературы, Спальвин уточняет, что «самая знаменитая […, Д.С.] вещичка» Хаями – «Письма цементной бочки», «которая и передана в переводе Терновской, но испорчена под редакцией Пильняка, если не ошибаюсь в Красной Ниве (бедная Терновская плакала, когда увидела свое произведение в таком виде)» [9].
6. Наконец, 25 апреля 1928 г, Спальвин пишет Александру Трояновскому (послу в Японии с 1928 г. до 1933 г.), что владелец издательской фирмы «Генсися», выпустившей в свет в сентябре 1927 г. перевод «Корней японского солнца», Сиоици Kато, больше оценивает глоссы Романа Кима, сопровождающие текст Пильняка, чем сам этот текст [10].
Вот замечания Спальвина, касающиеся Пильняка, которые мы нашли в ГАРФ и АВП. Все, со всей очевидностью, свидетельствуют о некоторой враждебности японоведа к Пильняку. Остается объяснить причины.
Другие письма нам помогают найти объяснения. Кажется, что Спальвин был очень рассержен за то, что Пильняк не занимался публикацией в Советском Союзе его переводов, порученных ему при его отъезде из Токио. Речь, в частности, идет о переводе «Эпохи безжалостного убиения младенцев», пьесы пролетарского драматурга Акита Удзяку – он, кстати, был близок к Пильняку во время его путешествия по Японии. В письме Ольге Каменевой от 24 ноября 1926 г., вот что Спальвин, не без озабоченности, пишет по этому поводу:
Б.А. Пильняк, прощаясь со мной, забрал у меня, с обещанием издать в печати и удовлетворить меня гонораром, ряд моих переводов с японского, в том числе также и данный перевод пьесы Акита, конечно, без предисловия, так как его тогда не существовало. Со времени отъезда Б.А. Пильняка из Японии теперь уже прошло около шести месяцев, и я боюсь, что он про мои переводы совершенно забыл, так как до сих пор от него нет никаких известий или сообщений. Кроме того, в отношении пьесы Акита, в настоящее время, когда к ней написано особое введение, положение сильно меняется и я был бы против издания ее без этого предисловия с автобиографическими данными Акита. Поэтому очень прошу Вас, во избежание недоразумений, согласовать вопрос об издании пьесы Акита с Б.А. Пильняком в таком смысле, чтобы освободить его от данного им, но пока еще не выполненного обещания, издать эту пьесу. Равным образом я полагал бы более полезным и целесообразным, чтобы и другие мои переводы, забранные Б.А. Пильняком для издания, но не изданные им, поступили в Ваш портфель по редакции Запада и востока, где они могут пригодиться для заверстки страниц [11].
Спальвин прилагает к этому письму следующее письмо Пильняку:
Борису Андреевичу Пильняку
Москва
Токио, 24 ноября 26 года
Дорогой Борис Андреевич,
Так как роли между нами отчетливо не распределены, то оставляю в стороне историю о Магомете и горе. Боюсь дать маху, да невзначай обидеть кого-нибудь одного из нас.
Мы все, японцы и отрицание их, очень скорбим и печалимся, что почта именно в отношении весточек от Вас ненадежна до глумления над человеческим достоинством. А у нас на этой почве разыгрывается драма, чуть ли не трагедия. Я к Аките за биографией, потому что хочу его печатать, а он ко мне с недоуменным утверждает, что в моем переводе его печатает Пильняк, как уговорено, хотя и не подписано.
Помня Ваш афоризм о пчелах и приплечных руках, я дописал начатое и, не имея от Вас ни слуха, ни духа, озабочен вопросом о том, как с Дальнего Востока попасть туда, куда Вы обещались меня поместить.
Лето сменила осень и уже скоро будем петь — а на черны волосы снежок белый ложится. И вот, чтобы выйти из тупика, я посылаю полную рукопись, касающуюся Акиты, тов. О.Д. Каменевой с просьбой ей распорядиться, Вас же прошу передать Ольге Давыдовне все то, что у Вас из моего сохранилось неизданным, и, прежде всего, пьесу Акиты. За изданное же, буде таковое окажется, Вы меня, конечно, вознаградите и лицезрением и монетой?
С сердечным приветом Ольге Сергеевне [12] и рукопожатием Вам от Елизаветы Александровны [13] и меня.
Ваш в пииты не попавший, но пописывающий на досуге (есть и были в Японии такие сочинители «досужных травок» и при том знаменитых и классических).
Е. Спальвин [14]
Если не последовало ответа от Пильняка, то Спальвин, по крайней мере, получил письмо от И. Коренца и Д. Новомирского, датированное 28 декабря 1926 г.:
С Б.А. Пильняком дело обстоит так: по его словам, он не имел до сих пор возможности поместить Ваши переводы, в виду, якобы, особого положения, в которое он теперь поставлен; этим он, очевидно, намекал на временное запрещение ему печататься, хотя, непонятно, какое отношение это имеет к Вашим литературным произведениям, которые должны были появиться, конечно, за Вашей подписью. Мы передали ему Ваше письмо, и оно, очевидно, произвело на него надлежащее впечатление. Он, вероятно, напишет Вам сам [15].
Продолжение этого письма, вероятно, стало причиной озлобления Спальвина к Пильняку. На самом деле, упомянув о переводе пьесы Акиты, Коринец и Новомирский добавляют в скобках, что «Б.А. Пильняк, между прочим, считает пьесу совершенно неудачной, с чем мы, однако, совершенно не согласны [16]».
Затем в письме 9 февраля 1927 г. они объясняют Спальвину следующее:
От Б. А. Пильняка мы получили обратно сданные Вами ему вещицы: он ничего не сделал для того, чтобы их поместить и объясняет Вам причины в письме, которое мы прилагаем при сем. Насколько убедительно это письмо, будете судить сами [17].
Нам не удалось найти это письмо Пильняка Спальвину. Но это не помешало тому, чтобы 15 апреля 1927 г. Спальвин настаивал перед Ольгой Каменевой на необходимости публикации пьесы Акита – так как японский драматург собирается участвовать в Москве в праздновании годовщины Октябрьской революции, и эта публикация позволила бы оплатить часть затрат на путешествие. Впрочем, уточняет Спальвин, Акита прекрасно помнит о приличных суммах, заработанных Пильняком в Японии за статьи в «Асахи симбун» [18].
Эти различные материалы указывают, что саркастические заметки Спальвина ни в коей мере не связаны с клеветнической кампанией, разыгравшейся с мая 1926 г. против автора «Повести непогашенной луны». Но, без сомнения, в подобном контексте в Москве нашлись люди, готовые слушать сплетни Спальвина о Пильняке. Даже если они не имели отношения к заговору, жертвой которого стал Пильняк в СССР, язвительные замечания Спальвина сами по себе не менее клеветнические, что мы и хотим доказать здесь.
Если вернуться к первому из неприятных замечаний, то мы вынуждены признать, что в «Корнях японского солнца» Пильняк ясно говорит, насколько интерес, проявленный к нему японскими средствами массовой информации, ни в чем не зависел ни от него самого, ни даже от его творчества. Он пишет об этом:
Мне сейчас надо утвердить, что все, что выпало мне в Японии, я принимаю никак не на мой счет, а на счет нашей советской общественности, представителем которой я был там [19].
Между тем, читая эту книгу, кто бы мог бы ожидать впечатляющее количество статьей, посвященных ему в японских газетах и журналах[20]?
Что касается пильняковской «неблагодарности» к своим японским друзьям, то Спальвин проявляет здесь либо бессознательность, либо коварность. У Пильняка, обвиняемого со всех сторон по возвращении в сентябре с Дальнего Востока были иные заботы, чем писать теплые слова далеким друзьям или вспоминать счастливые месяцы, проведенные в Японии. Однако он отправляет коллективное письмо своим знакомым в Японии. Оно датировано 19 февраля 1927 г. и появляется на японском языке в майском номере 1927 г. журнала «Нитирогэйдзуцу». С большой дискретностью, не упоминая о выпавшем в Москве на его долю испытании и, которое может остаться непонятым в Токио, Пильняк ссылается на болезнь при возвращении в Москву:
Приехав в Москву, я заболел, а когда, наконец, выздоровел, уже наступил январь. Во время болезни я не мог даже держать в руках перо. Поэтому и до работы, за которую я планировал взяться по возвращении, руки не доходили. Я совсем не мог писать, даже написать письмо и то было мне нелегко [21].
О литературном качестве «Корней японского солнца» у каждого может быть свое мнение. Заметим все-таки, что в текстах Нобори о Пильняке мы не нашли никаких отрицательных оценок. Кроме того, не странно ли, что он мог написать о тридцатидвухлетнем писателе, что он является «отставленной величиной»? Несомненно, что ремарка Спальвина о Сигемори — свидетельство того, что японовед не умеет или не хочет как следует оценить очерк Пильняка. Дело в том, что в рассказе «Дневники Синсю», которым открывается книга, для автора важно прославить общность, или, как он говорит, соборность писателей. Именно этому братству он обязан, что остался в живых в этом сошествии в Ад, которым было путешествие в Японию и о котором, очень тонко, Пильняк отчитывается на первых страницах своей книги [22]. Поэтому ему важно было представить Сигемори как настоящего писателя. Относительно перевода Хаями, мы не можем уточнить в какой мере, читая свой отредактированный Пильняком перевод, Терновская плакала.
Можно было бы на этом закончить, если бы забота об исторической достоверности не заставляла нас упомянуть о некоторых чертах характера Спальвина, проявляющихся в переписке дипломата и его современниками. Сначала отметим, что в 1927 г. и 1928 г. несколько советских граждан, посетивших Японию высказывают свое недовольство представителем ВОКС’а в Токио. Искусствовед Николай Пунин, организатор выставки советской живописи в разных городах Японии с мая по июль 1927 г. жалуется на него в письме от 24 мая 1927 г.[23]. В свою очередь Коринец и Новомирский искренне заявляют Спальвину 31 августа 1927 г.:
Мы должны вам откровенно сказать, что приезжающие из Японии иностранцы и русские жалуются на Вашу авторитарность и нелюбезность. Мы долгое время считали эти жалобы случайными и несправедливыми. Но новые сведения, полученные нам вполне подтверждают доходившие до нас слухи [24].
И в том же письме два члена ВОКС’а намекают на пьесу Акита: они признают, что предпринятые ими усилия для ее опубликования, остались напрасными «потому что, к сожалению, наши журналы несколько иначе оценивают такие произведения [25]». Кажется, что отрицательное мнение Пильняка о пьесе было широко поддержано.
Это общее недовольство проскальзывает и в других письмах. 17 марта 1926 г. Коринец и Новомирский упрекают Спальвина в его довольно субъективной оценке Японско-русского литературно-художественного общества. Оба замечают противоречия в рассуждениях Спальвина [26]. Несколько позже, в письме от 29 февраля 1928 г. полпреду Трояновскому Каменева заявляет, что со Спальвиным все хуже и хуже и, что за шесть месяцев она не получила ни одного письма от него. Директриса ВОКС’а советует найти преемника Спальвину [27]. Если Трояновский отказывается от этой идеи, то только из-за того, что Спальвин незаменим из-за владения японским языком, и Николай Конрад не желает его заместить, а Терновская, как возможный кандидат на этот пост, собирается уехать из Японии. 14 сентября 1928 г. Трояновский пишет Каменевой:
Вы, например, продолжаете быть отрицательного мнения о работе Спальвина, я же считаю, что без Спальвина в японских условиях ВОКС’у будет плохо. Но при сложившейся ситуации, даже если Спальвин останется, он, вероятно, от работы ВОКС’а отойдет [28].
При чтении этих материалов мы понимаем, что ремарки, направленные против Пильняка, в большей степени обязаны плохому характеру Спальвина.
Пильняк о Спальвине
Что же, со своей стороны, пишет Пильняк о Спальвине? В «Корнях японского солнца» Cпальвин упомянут дважды. Один раз в сноске, и другой – прямо в тексте, но каждый раз Пильняк уточняет, что он основывается на информации или мнении Спальвина [29]. Кроме своих переводов Спальвин мог дать Пильняку некоторые письменные результаты своих исследований. Во всяком случае, как мы знаем, между ними практически не было переписки после отъезда Пильняка из Японии.
Имя Спальвина снова появляется у Пильняка в 1933 г., в его второй книге о Японии «Камни и корни» [30]. Эта книга опубликована в 1933 г., т.е. в год смерти японоведа в Харбине [31]. К сожалению, нам не удалось уточнить дату его смерти и определить, произошла ли она до или после публикации книги в «Новом Мире». На этот раз Пильняк обвиняет Спальвина в принадлежности к тем, кто дает лживое представление о Японии. Наряду с Лафкадио Хэрном, Клодом Фаррером, Бернардом Келлерманном или Пьером Лоти, Спальвин – один из тех, о которых Пильняк напишет:
очень много наврали о Японии различные европейские писатели, ученые и путешественники [32].
Наше знание Пильняка позволяет сказать, что это один из редких случаев, если не единственный, когда этот при жизни оклеветанный ad nauseam [33] писатель выступает против русского современника. Нам кажется, что будь Спальвин еще жив, Пильняк проявил бы большую осторожность.
В чем же Пильняк обвиняет Спальвина? На самом деле — в средневековом представлении о современной Японии. Спальвин — один из тех, кто «пута[ет] по учености своей, к примеру, за изучением какой-нибудь тысячелетней Мурасаки Сикибу тысячелетья с сегодняшним днем, и, кроме оной Мурасаки Сикибу, ничего не знающи[й] толком[34]». Здесь следует заметить, что два упоминания о Спальвине в «Корнях японского солнца» находятся в главе о проституции в Японии, где Пильняк рассуждает о «метафизике пола» в этой стране [35]. Дело в том, что книга была больше всего раскритикована из-за этой главы.
Можно по этому поводу осмелиться на следующую гипотезу: Спальвин наверно дал Пильняку материалы и документы, касающиеся этого вопроса, но, вероятно в стиле тех, которые частично сформулированы в очерке «Взгляд на Японию со стороны», написанном Спальвином на японском языке и выпущенном в 1931 г. издательством «Синтёся» в Токио. Однако, этот подвергнутый острой цензуре очерк (он содержит много пропусков) дает представление о японоведе как об ученом с очень эксцентричным взглядом на японский эротизм. В отсутствие дополнительного материала нам приходиться остановиться на этой гипотезе.
*
Вот в нескольких строках история отношений между двумя очень различными личностями, каждая из которых по-своему сыграла важную роль в познании Японии в России.
Об авторе
· Дани Савелли, благодарим Вас за статью. Расскажите немного о себе, над чем работаете в данный момент и почему так хорошо владеете русскими языком?
· После лицея я занималась художественной литературой в том числе французской, а также сравнительным литературоведением. В связи с этим я позже продолжила в докторантуре тему «Азиатство в русской литературе – К. Леонтьев, В. Соловьев, В. Брюсов, А.Блок, А. Белый, Б. Пильняк». Это была единственная надежда получить возможность исследования в СССР (1986-1987 и 1989-1990). На протяжении многих лет тема России в Азии меня очень привлекает, превратившись на определенном этапе в работу над книгой «Корни японского солнца» Б.Пильняка. Благодаря гранту в течение двух лет – с 1997 г. по 1999 г. – я занималась исследованиями в университете Васэда (Япония). К тому же я работала над темой русско-японской войны (1904-1905), затем изучала буддизм в России, и сейчас работаю над темой, посвященной Николаю Рериху, меня он заинтересовал во время моего первого посещения СССР в 1977 г. Мое увлечение Азией привело меня сейчас к работе над эзотерикой. Это неожиданно, хотя, каким-то образом, логично. В данный момент я работаю над книгой об экспедиции Рериха в Центральную Азию. Я изучала русский в школе, но тогда не особенно преуспела. Оттуда мое желание изучать русский на месте — в СССР. Экзотичная эстетика алфавита кириллицы и миф о революции были главными причинами моего интереса к России.
· Почему Борис Пильняк? Кого из французских писателей того времени можно сравнить с Борисом Пильняком по ощущениям от Японии?
· Борис Пильняк – это тот редкий русский (советский) писатель, который был в Азии до Второй мировой войны. Меня поразила его книга «Голый Год» и, когда я решала, получать ли мне грант JSPS, это был единственный автор, стоящий того, чтобы я поехала в Японию (я уже была до этого в Азии 10 месяцев в 1984-1985). Я тогда почти ничего не знала о его путешествии в Японии и не могла себе представить, насколько важным было его путешествие туда в 1926 г. Записки об Азии очень различаются у русских и французских писателей, — разное воображение, как мне кажется. По крайне мере, вопрос об экзотизме различается в обеих литературах. В юности я была увлечена Жозефом Конрадом, и мне было интересно, нет ли в русской литературе писателя равного Конраду.
· Как Вы думаете, где находится центр востоковедения в современном мире, кто диктует «моду»?
· Не знаю. Когда я начинала свои исследования в 1986 г., вопрос о русских в Азии и об так называемом «азиатстве» не изучался славянистами. Сейчас многие работают над этой темой.
· Возможно ли сотрудничество между Востоком и Западом, и каково оно: вынужденное или по взаимному интересу друг к другу?
· Разрыв между Востоком и Западом понемногу исчезает, разве нет? Вопрос экзотизма, который меня так занимает, возникает точно из-за наличия этого разрыва. Со времен моего детства я слышала разговоры об Индокитае. Многие французы бывали там до 1955 г.
· Как Вам кажется, Владивосток — европейский или азиатский город на территории России?
· Для меня это европейский город, насколько я себе его представляю. Мне бы хотелось к вам приехать. Я нигде не была в России восточнее Читы.
[1] . АВП. Ф. 203. Оп. 1. П. 8. Д. 88. Л. 20 об.
[2] . АВП. Ф. 0146. Оп. 9. П. 125. Д. 74. Л. 21.
[3] . Письмо от 9 февраля 1927 г. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 26. Л. 30.
[4] . ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 26. Л. 112 об.
Масамуне: вероятно Масамунэ Хакуто [Masamuné Hakucho] (1879-1962), писатель и литературовед из натуралистической школы. Нобори: Нобори Сёму (1878-1958), один из самых крупных славистов XX-го века. Нам не удалось идентифицировать, кто были Идзуми и Отаке. Здесь намек на серию статьей Пильняка, опубликованную в «Асахи Симбун» под названием «Впечатления нового Японии» весной 1926 г.
[5] . АВП. Ф. 0146. Оп. 10. П. 131. Д. 68. Л. 55.
[6] . Элена Терновская, род. в 1901 г., окончила Восточный Институт в г. Владивосток. В 1926 г. была в командировке в Японии, затем работала в посольстве в Токио, вернулась в Советский Союз в 1928 г. 1-го ноября 1937 г. была арестована и 10 февраля 1938 г. расстреляна, похоронена в той же братской могиле, что и Пильняк на юге Москвы. Cм. Расстрельные списки. Москва 1937-1941 гг. «Коммунарка», Бутово. M. Мемориал/ Звенья. 2000. С. 399.
[7] . Письмо Спальвина И. Коринцу и В. Соркину от 20 мая 1927 г. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 26. Л. 138.
[8] . Письмо Спальвина Oльге Каменевой. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 33. Л. 217.
[9] . Письмо Спальвина Oльге Каменевой от 12 мая 1928 г. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 49. Л. 65.
[10] . Письмо Спальвину А. А. Трояновскому от 25 апреля 1928 г. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 33. Л. 11.
[11] . ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 17. Л. 169 и 169 об.
[12] . Ольга Сергеевна Щербиновская (1891-1975): актриса Малого Театра. Она жила совместно с Пильняком с 1924 до 1933 гг. Она его сопровождала в Японию в 1926 г.
[13] . Речь, вероятно, идет о жене Спальвина.
[14] . АВП. Ф. 203. Оп. 1. П. 8. Д. 85. Л. 64.
[15] . ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 17. Л. 19 об.
[16] . ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 17. Л. 19 об.
[17] . ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 26. Л. 27.
[18] . Письмо Спальвина Oльге Каменевой. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 23. Л. 2 об. и 3.
[19] . Б. Пильняк. «Корни японского солнца». Л. Прибой. 1927. С. 93.
[20] . См. Д. Савелли. Нихон-ни окэру Boрису Пириняку соси (Японская библиография Пильняка) // Хикаку Бунгаку Нэнси (Васэда Дайгаку), Т. xxxv. 1999. С. 1-18.
[21] . Б. Пильняк. Хиноки-тё, рокубан-тё. Сакура // Нисирогэйдзуцу. Май 1927. № 14. С. 33. Текст на японском языке. Нам не удалось найти оригинал на русском языке. (Перев. Евгении Сараховой).
[22] . Для более подробного исследования вступительной статьи книги, написанной по классической традиции сошествия в Ад, см. нашу статью «Мотив ‘Сошествия в ад’ в ‘Дневниках с Синсю’ Б.А. Пильняка» // A.П. Ауэр (ред.). Исследования и материалы. Вып. III-IV. Коломна. 2001. С. 79-92.
[23] . АВП. Ф. 0146. Оп. 10. П. 131. Д. 71. Л. 16 об. и 17.
[24] . АВП. Ф. 0146. Оп. 10. П. 131. Д. 68. Л. 45 об.
[25] . АВП. Ф. 0146. Оп. 10. П. 131. Д. 68. Л. 46. Пьеса в переводе Спальвина была в частности предложена редакции «Огонька». См. Письмо Д. Новомирского и Е. Савостьянова М. Кольцову от 5 января 1927 г. ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 4. Д. 26. Л. 98.
[26] . АВП. Ф. 0146. Оп. 10. П. 131. Д. 71. Л. 7.
[27] . АВП. Ф. 0146. Оп. 11. П. 137. Д. 64. Л. 1 и 1 об.
[28] . АВП. Ф. 0146. Оп. 11. П. 137. Д. 64. Л. 40 об.
[29] . См. Б. Пильняк. Корни японского солнца. С. 36 и С. 41.
[30] . Б. Пильняк. Камни и корни // Новый мир. 1933. № 4. С. 5-46; № 7-8. С. 87-155. Затем книга была дважды исправлена и переиздана, см. Камни и корни. М. Советская литература. 1934. С.195 и Камни и корни. М. Художественная литература. 1935. С. 224
[31] . Спальвин увольняется из посольства в 1931 г. и затем работает для КВЖД в Харбине.
[32] . Камни и корни. 1934. С. 55.
[33] . ad nauseam лат. «до тошноты»
[34] . Камни и корни. 1934. С. 55.
[35] . Корни японского солнца. 1927. С. 36.