Из дорожного мешка

Из дорожного мешка, или Некоторый опыт, почерпнутый из участия в международных научных конференциях, а также об изучении японской культуры в других странах

А. М. Сулейменова

В этом году мне удалось стать участницей трех конференций – 19-й конференции Австралийского Общества Азиатских Исследований (ASAA), проводимой Университетом Западного Сиднея (г. Сидней, район Парраматта, 11-13 июля), конференции “Travel Ideas: Engaging with Spaces of Mobility” (Мельбурнcкий университет, 18-20 июля), конференции «Культура модерна: славянско-японский диалог» (Белградский университет, филологический факультет, 27-30 августа).

Первая конференция проводится раз в два года, на ней собираются австралийские и новозеландские специалисты, профессора, преподаватели и студенты, обучающиеся в этих странах южной Пацифики. Но так как темой исследований большинства участников является комплексное изучение Азии, многие участники представляют страны – объекты изучения – Японию в том числе. Австралийское Общество Азиатских Исследований составляет с другими обществами ориенталистов во главе с Ассоциацией Азиатских Исследований (AAS, Америка) цепь исследовательских учреждений, занимающихся сложными вопросами востоковедения, среди которых проблемы политического урегулирования в странах Ближнего Востока, так и такие, как «Йога и буддизм». Ключевыми лекторами на этой конференции выступали лидеры современного востоковедения профессоры Лили Конг и Прасенджит Дуара (Национальный Университет Сингапура), Джие-Хьюн Лим (университет Нанъянг, Сеул, Корея), Тесса Моррис-Судзуки и Энтони Рейд (Австралийский Национальный Университет, Сидней), Маурицио Маринелли (Сиднейский Технологический Университет). Основной идеей конференции была идея «подъема Азии», поэтому подзаголовком этого года стали слова: «Knowing Asia: Asian Studies in an Asian Century».

Из докладов особенно интересными показались доклады, касающиеся нас ближе всего – доклад проф. Т. Моррис-Судзуки о японцах, по каким-либо причинам оставшимся на территории Кореи и попавшими в пекло Корейской войны (хотя известно, что японцы физически в данной войне участия не принимали); доклад Кавамура Сатофуми (Австралийский Национальный Университет) о пережитом и перечувствованном во время катастрофического землетрясения, затем о том, как пережитое было перелито в аниме; доклад Кэйко Морита (Австралийский Национальный Университет) под названием «Наша деревня не может жить без атомной энергии» и А. Коппера (Канагавский университет, Япония) о технологии до и после Фукусимы; целая сессия, посвященная женщинам среднего и старшего возраста в Японии (с докладами о женских образах в произведениях писательницы Ариёси Савако и о повествовании от лица пожилой обитательницы гетто буракуминов в рассказах Накагами Кэндзи). Работа конференции была разбита на сессии, поэтому много докладов было пропущено – сессия про меньшинства в Китае – о жизни в Урумчи, например, о специфической культуре Тайваня, об иммигрантской культуре в современной Японии. В тематике нашего региона – Японское море и Корейский полуостров, вообще много необычных проявлений глобализации, локализации или глокализации… На нашей сессии докладывались об образах силы в портретах императора государства Манчукё Пу И, о таинственной ленте Мёбиуса в «Заводной птице» Харуки Мураками.

Многие выступающие касались темы мультикультурализма в странах Азии, вопросов социального и политического равенства, воплощения этих проблем в культуре и быте азиатских стран. Поэтому моя презентация «Маньчжурия в работах русских и японских авторов-путешественников (от Ёсано Акико до Николая Байкова)» (в английском варианте — The Manchuria in Travel Writings of Russian and Japanese Authors (from Yosano Akiko to Nikolay Baikov) не потерялась в потоке информации. Наверное, многим покажется забавным, почему это обитатели страны антиподов (вспомните «Алису в Стране Чудес»!) так заинтересованы в развитии азиатских исследований. Но вспомните, какой объем иммигрантов приходится на две преуспевающие страны южного полушария – Австралию и Новую Зеландию, и все станет ясно. Николай Аполлонович Байков, российский иммигрант 1956 года, кстати, похоронен не так далеко от Сиднея, в Брисбене. Мне, из-за жесткого расписания в антиподской действительности, не удалось поехать туда, на север, я переместилась на юг, в Мельбурн. Но один из слушателей, житель Брисбена, захотел посетить русское кладбище, о котором многие австралийцы наслышаны (говорят и соседи, и родственники) и зайти к могиле нашего писателя.

Другая конференция, посвященная исследованиям путевых заметок и всего что касается этого странного жанра, состоялась в университете Мельбурна. Здесь ключевые докладчики были просто «монстры» в своем жанре, Такие, как писательницы Мэри-Луис Пратт (автор книги «Имперским взглядом» о том, как можно интерпретировать путевые дневники завоевателей, исследователей, туристов) и Гэйл Джонс (она говорила о единственном путешествии (или навязчивой идее путешествия) в Стамбул Вирджинии Вульф), поэт и путешественник Ренато Розальдо, ученый Билл Эшкрофт (автор книги «Империя отписывается в ответ», название по аналогии со спилберговскими «Звездными войнами» — «Империя наносит ответный удар»). Девизом конференции была Мобильность во всех ее проявлениях. А именно – мобильность медицинского, экологического, учебного, религиозного туризма и всевозможные путеводители, воспоминания туристов, организаторов туров, мобильность турбизнеса в том числе, мобильность наших представлений о путешествии – мы думаем не только о себе в дороге, но и об окружающем – перемещающемся с нами в пути и остающемся дома. Есть даже такая разновидность туризма, как виртуальный туризм – из собственной комнаты по миру. (Правда, потом сразу переходим на медицинский туризм, в кресле-каталке.)

На этой конференции я немного изменила тему и содержание своего доклада «Представляя несуществующую реальность: Природа в путевых дневниках русских и японских писателей»[1]. Здесь я пыталась представить, как не империя, а природа наносит ответный удар человеку. Почитав Байкова или Миядзава Кэндзи, можно получить и такое впечатление. Передо мной стояла и более общая задача – представить русский и японский Дальний Восток, как возможную цель путешествия, людям, уставшим от полной противоречий и сервиса жизни. Хотя с моим желанием сильно конкурировали другие варианты путешествий, например, путешествие на Тибет. Об этом типе путешествий говорится в фильме китайского режиссера, временно обитающего в Австралии, Эндрю Ченга, Travelling to Tibet through a Road Movie. В кино этом, тягучем, эзотерически спокойном, таком, словно автор и герои постоянно медитировали, из разных точек Китая в Тибет перемещаются несколько путников. Они едут по разным причинам, разными способами, встречаются и остаются. Единственное общее в их движении к Тибету – то, что над ними плывут вечные облака. Забавно, но мне всегда казалось, что в пути редко обращаешь внимание на то, как именно облака плывут над тобой.

Третья конференция, и пространственно и временно отстраненная от первых двух (проводилась в Сербии, Белградский университет в конце августа), многих заинтересовала по публикации Иванны Мрджи, сотрудницы Русского центра (зеркального отражения нашего Японского центра) в Белградском университете. Вся конференция проходила в Русском центре, без проблем перемещения от одной сессии к другой, как на предыдущих конференциях.

Организаторы конференции (Белградский университет, Русский центр, Корнелия Ичин, Ямасаки Каёко)

Действительно, речь шла вокруг понимания модернизма[2] разными культурами – восточной и славянской (если, конечно, считать славянскую культуру западной). Я и группа японских исследователей говорили о процессах модернизации, что также отличается от модерна и модернизма. Некоторые докладчики представляли эпоху «японизма» в Европе как модернистскую. Это тоже стоит обсуждения, потому что за это время в России промчались несколько этапов – символизм, акмеизм, футуризм, формализм, авангардизм, и некоторые из них не соответствуют понятию «модернизм» (вернее, при жизни апологетов того же формализма и футуризма они себя не именовали модернистами, они были выше модернизма!). Но это в общем и целом впечатление о конференции. А в частности, выступления были следующие.

Японская сторона (Мурата Синъити, Нонака Сусуму)

Профессор Ф. Такахаси (университет Окаяма) сделал доклад об общем понятии модернизма в Японии; доцент К. Инаяма (университет Байка[3], Осака) – о понятии «мукёкай», толстовстве и группе японских бесцерковников; профессор университета Кобе Масумото Хироко (специалист по немецкой литературе[4]) – о немецких мифах и японской культуре, о проблеме диалога в японском обществе; поэт Суга Кэйдзиро говорил о природе в поэзии и читал свои стихи вольным стилем по-японски и по-английски; затем следовала я со своими выкладками о ходе модернизации японской поэзии традиционных жанров – танка и хайку (все высказать не удалось). О культуре чая и театре Но в восприятии сербской писательницы конца XIX и начала ХХ века Исидоры Секулич говорила Ямасаки Каёко[5]; о стихах и критике Стерии Поповича говорил Саша Радойчич. (Сплошные «-ич» и проблемы с недовосприятием сербского языка в виду его похожести на русский, меж тем как сербы спокойно воспринимают русский!). Эту сессию продолжила еще одна, близкая по тематике – лингвистическая сторона стихов сербских поэтов (Александр Миланович); внеязыковые стратегии авангарда (это уже Валерий Гречко[6], интересные мысли о звукописи и соответствии звука и смысла в современной поэзии Геннадия Айги, Константина Кедрова); сербка Бояна Сабо – о мотиве зеркала в творчестве Елизаветы Дмитриевой (Черубины де Габриак) и японской словесности; ее соотечественница Елена Кусовац – о «пустоте» в российском концептуализме (инсталляции Ильи Кабакова и пр., вообще о молчании в музыке типа Джона Кэйджа).

Далее, в следующей сессии, посвященной театру, на первом докладе меня удивил Мурата Синъити[7], заговоривший о связи театра и поэзии на примере Ёсано Акико, ее «Спутанных волос». Актер Виктор Нижельской представил технику театра Кабуки и ее недопонятости в России. Также о взаимном влиянии русского и японского театров выступала Татэока Куми[8] (университет Кобе); о понимании монтажа С. Эйзенштейном и его знании японской культуры – доклад Нэнады Богоевич (здесь долго выясняли, читал ли Эйзенштейн по-японски).

Татэока Куми и Ямасаки Каёко

На следующий день разговор пошел (Даниэла Басич, переводчица японской классики, «Кодзики» в частности) о японской культуре, мотиве – требовании замужества; профессор Судзуки Синъити (Токио) говорил о мотиве возвращения в деревню («кино») в австрийской литературе (феномен «Хэймат Литератур», или «родной литературы») и японской литературе 1930-х годов, Симаки Кэнсаку, например. Х. Танака (университет Байка, Осака) перешел к иной тематике – мотив одиночества в «Человеке-ящике» Абэ Кобо[9]. Далибор Кричкович (Белград, неплохо говорит по-японски) провел аналогии с образом «лишнего человека» в русской литературе и «ёкэймоно» в японской прозе Нового времени. Тут возникла дискуссия на тему о традиционности «лишних людей» в японской литературе. Оказывается, «лишние люди» у Нацумэ Сосэки ведут свою историю от «ёнаки моно» еще из «Исэ моногатари» («Повести об Исэ»). Несколько оторвавшись от оси «Япония – Славяне», профессор Нитибункэна Хосокава Сюхэй рассказал о литературной деятельности бразильских иммигрантов японского происхождения, сочинениях танка и хайку вдали от японских литературных салонов и журналов.

Прием, японский посол в Сербии (крайний справа),  Суга Кэйдзиро, Мотидзуки Тэцуо и Ямасаки Каёко

Наверное, самый выдающийся славист с японской стороны, Мотидзуки Тэцуо[10] (Центр Славянских исследований, университет Хоккайдо), представил доклад о восприятии идей Толстого индийским мыслителем Ганди. Серьезные размышления разбавило следующее выступление.

Представитель Черногории (университет Подгорицы), Татиана Иовович рассказала о почти сто лет тянувшейся «войне» между Черногорией и Японией, одном из мифов, возникших в затуманенном мозгу черногорцев, считавших, что это Черногория вызвала Японию на войну (или наоборот), поэтому-то и воевали вместе с русскими воинственные черногорцы. В свое время маленькая и гордая нация поддержала Россию и послала своих солдат на русско-японскую войну. В некоторых документах так и осталось, что черногорцы воевали с японцами. Но весь народ продолжал думать, что война с Японией так и не закончена, мирный договор не заключен. Вся эпопея закончилась в 2008 г. Тогда в деревеньку «Япан» (название славянское, но черногорцы думали упорно, что это в честь черногорцев, воевавших с Японией!) приехали представители Японии и подписали некие документы об окончании войны. А вы говорите – болгарское Габрово, Одесса, самые остроумные люди! Вот они, бойцы неведомого фронта юмора. Т. Иовович пообещала мне также выслать фото балагуров из Черногории, фанатов японской культуры и водного поло, пришедших поддержать японскую сборную. Дело в том, что несколько лет назад, было решено провести в Подгорице чемпионат по этой, экзотической для черногорцев, игре. В финал вышли команды Японии и Австралии. Так вот, на трибунах не самого популярного вида спорта сидели только фанаты Японии со специфическими лозунгами (с нарисованным знаком «Кенгуру не пройдет!», например). На Балканах этот эпизод демонстрирует увлеченность славян японской масс-культурой.

Вернемся к конференции. После Т. Иовович шло выступление Тани Попович о «кристальном дворце» в русской литературе и «золотом храме» Мисима Юкио. Далее выступал профессор университета Сайтама Нонака С. с докладом об интересной переписке В. Розанова с читателями журнала «Нового времени» (1899-1902) по поводу брака и развода. Тут снова хочется отвлечься и привести пример из одного читательского письма, в котором простой читатель восклицает: «Отчего семья так мила у кошек, у слонов и у японцев? И отчего она не удалась у нас?» Японцы в сознании русских начала ХХ века явно ассоциируются с чем-то экзотическим.

Мурата Синъити и Ясмина Янкович

Последнюю сессию на ударной ноте продолжила пианистка Ясмина Янкович, с сообщением о модернизме начала ХХ века и музыке И. Стравинского, доклад сопровождался записью джазовой аранжировки (в исполнении докладчицы). Профессор Окаямского университета, Судзуки Мититака[11], представил модернизм в работах сербской художницы Надежды Петрович и японца Харада Наодзиро, который зафиксировал Берлин эпохи Мори Огай, но не забыл упомянуть и собственные находки в отношении японского менталитета в области визуальных искусств и традиции (например, традиции уничтожать или кремировать детские игрушки в некоторых храмах). Корнелия Ичин, организатор конференции, профессор Белградского университета, провела интересные аналогии между произведениями Анны Ахматовой и гравюрами укиё-э, заключающиеся в конкретности и точности и стихов, и литографий. Последнее выступление Зои Боич (Сидней) касалось произведений художника Данило Василева, эмигрировавшего в Австралию, и в чьих картинах явно сквозит влияние «японизма».

Доклад проф. Судзуки Мититака о связях сербского и японского модернизма

Таково мое впечатление о последней конференции. Пусть оно и несколько субъективно, но я постаралась передать по возможности точно атмосферу белградской аудитории. Но почти невозможно передать теплоту отношения сербов к русским, свободу отношений типа посиделки в кафе до 3-4 утра. Мне бросился в глаза сильно изменившийся облик разросшегося и модернизированного Белграда (я там была в 1989 г., когда не было такого количества маленьких и гордых государств, а была одна Югославская Федерация, но при ее социализме на улицах Белграда вовсю веяло свободой, особенно при сравнении с СССР).

[1] В английском варианте Representation of Non-Existing Place: Nature in travel writings of Russian and Japanese writers and poets.

[2] Тут я не вполне согласна с названием конференции «Культура модерна», потому что модерн — иной термин, но мы не будем вдаваться в терминологические особенности.

[3] Университет, некогда бывший школой, в которой училась подруга (и соперница за Тэккана) Ёсано Акико – Ямакава Томико.

[4] Она также – супруга Валерия Гречко, нашего специалиста по авангардизму – Хлебникову, Хармсу, Зданевичу, Введенскому, о его докладе ниже. Вместе они написали книгу с переводами Хармса на японский язык «Мир Хармса» («Харумусу но сэкай», 2010).

[5] Ямасаки-сэнсэй – одна из немногих японских тацудзинов («нандэмоя», людей, которые все могут), преподающих вне Японии, но в отличие от просто преподавателей японского языка для иностранцев, она реально занимается распространением японской культуры в Сербии. Сербы носят ее на руках. Естественно.

[6] Для ознакомления вешаю ссылку на его работу в “Acta Slavica” (Центр Славянских исследований, университет Хоккайдо). www.src-h.slav.hokudai.ac.jp/publictn/93/02gre-emb.pdf

[7] Попросила у него материалы, подождем, может пришлет переводы. Это интересно, потому что мало среди японцев переводчиков, знающих одновременно русский и Акико.

[8] У доцента Татэока есть интересная статья «Праздник воображения. Что видел в Кабуки Мейерхольд» («Имаджинэшён но сюкусай. Мэиерухорудо га Кабуки ни мита моно», журнал «Кокубунгаку», 2007, январь).

[9] Мне всегда казалось, что тут Кобо шел от чеховского «Человека в футляре», а японцы сами пришли к своим «хикикомори», людям-ящикам вне мира, в своих безопасных, отрезанных от мира квартирах.

[10] Известен в Японии самым «свежим» переводом «Анны Карениной» Толстого.

[11] В кулуарах конференции Судзуки-сэнсэй рассказывал также об интересном эффекте боязни японских детей портретов европейских взрослых с бородами. Я не помню, чтобы большие русские дети боялись бородачей, только совсем малыши не старше 2-3 лет. Нет ли связи этой боязни и практикой очищения, повсеместно распространенной в синтоизме? Интересное наблюдение.