Александр Аркадьевич Долин — российский японист, поэт, переводчик, литературовед, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России, лауреат премии Всеяпонской ассоциации художественного перевода “Выдающийся вклад в культуру” (1995) за перевод антологии Х века “Кокинвакасю — старые и новые песни Японии”.
В сентябре 2012 г. Аките во время торжественного собрания по поводу подведения итогов конкурса хайку, посвященного 20-летию побратимских отношений Владивостока и Акита, А.А.Долин выступал с интереснейшим докладом о судьбе и творчестве японского поэта хайку, уроженца Акита Исии Рогэцу.
— Александр Аркадьевич, познакомьте, пожалуйста, нас с новым для нас именем в японской поэзии. Мы надеемся, что книга о нём (трилингвистический проект) скоро выйдет в свет несмотря на обычные трудности поиска средств. Эта книга очень важна для формирования образа Акиты в России как «поэтического края», каковой японцы сами нередко называют свою префектуру.
В Аките в начале XX в. действительно был достойный поэт — Исии Рогэцу. По японской «иерархии» он принадлежит к высшей касте поэтов хайку. Он был одним из четырёх ближайших учеников Масаока Сики — патриарха и теоретика современной поэзии хайку, которому она во многом и обязана своим существованием. Однако Исии Рогэцу жил в основном в отдаленной провинции, не претендовал на создание своей школы, и поэтому его всегда как бы затмевали остальные «лучшие ученики» Сики, которые создали свои колоссальные школы и определили магистральные линии развития хайку в XX в. В случае же Исии Рогэцу мы находим типичную, но не лишенную романтизма, карьеру провинциального врача. Он был известен у себя на родине, в Аките, как добрый доктор Исии, меценат и филантроп. Построил для своих односельчан библиотеку, лечил всех бедных почти бесплатно, организовывал просветительские кружки для местной молодежи. Интересная была личность. Сейчас самое время его вспомнить – в следующем 2013 году ему исполнится 140 лет – и представить как символ префектуры Акита и образец всечеловеческого гуманизма.
— Можно ли его сравнить с Чеховым?
Конечно. Правда, Рогэцу не величина мирового масштаба, но в чем-то их образы сопоставимы. Рогэцу у себя на родине, в Аките, пользуется всеобщей любовью и уважением. Здесь установлены 15 огромных каменных стел с его стихами. Это не шутка: даже одна такая стела – символ признания народа. И все они стоят в радиусе нескольких километров. На это потрачено десятки миллионов иен, что является свидетельством огромной его популярности. Здесь есть Музей, посвященный Рогэцу при библиотеке городка Юва, неподалеку от которого он родился. Сохранился его дом, где сейчас тоже создан мемориальный комплекс, буквально на расстоянии пары километров от нашего университета (Международный университет Акита). К сожалению, за пределами Акиты Исии Рогэцу почти неизвестен, хотя его стихи включены во все большие антологии хайку Нового времени. Причем сохранилась его переписка с Масаока Сики и с былыми друзьями по школе Сики, ставшими основателями мощных школ, но он как бы выпал из гнезда. Дело в том, что, хотя Рогэцу и постоянно печатался в центральных журналах, но ни одного своего сборника не удосужился выпустить. Несколько лет назад наконец издали его собрание хайку, но как бы для служебного пользования. В качестве издателя выступила библиотека, при которой находится его музей. Этим изданием я и пользовался сейчас при составлении книги. До сих пор нет ни одного полноценного сборника Исии Рогэцу на японском. Не удивительно ли? 15 огромных каменных скрижалей с его стихами есть, а книги ни одной так и нет.
— В числе Ваших переводов есть очень много интересных и неожиданных находок среди японских авторов, Вы знакомите русского читателя с уникальными поэтами. Как судьба сводит Вас с такими авторами?
Мой интерес к японской поэзии Нового времени возник давно. Собственно, еще в студенческие годы. Когда я учился в Институте восточных языков – ныне Инстутут стран Азии и Африки – моим перманентным научным руководителем и вообще основным преподавателем и учителем (что на японский переводится особым термином онси) была Ирина Львовна Иоффе, прямая ученица академика Н.И.Конрада, основателя российского классического японоведения. У меня с ней еще со студенческой скамьи сложились неформальные теплые отношения, она руководила моими курсовыми, а потом и диссертацией. В общем мы с ней много вместе работали, переводили «Повесть о доме Тайра», «Непрошеную повесть» Нидзё. Так вот, когда в университете зашла речь о моей дипломной работе, мы обсуждали, что лучше взять в качестве темы. Она навела меня на мысль, что поэзия Нового времени на тот период практически не была никак изучена и вообще почти не затронута за исключением штучных переводов. И тогда для работы над дипломом я взял японских романтиков во главе с Симадзаки Тосоном и Дои Бансуй. Написал довольно большой диплом на эту тему, много прочитал самих романтиков, ну и начал читать литературу, написанную в Японии, об этом.
Дело в том, что в Японии есть свое понятие Серебряного века, хотя японцы такой термин не используют, но в японской критике и литературоведении есть понятие «культура Мэйдзи (1868-1912) – Тайсё (1912-1926)» и «духовная революция эпохи Мэйдзи-Тайсё». Поэзия этого периода очень хорошо изучена, и действительно его во многом можно сопоставить с нашим Серебряным веком, что я и сделал. Фактически я ввёл в оборот понятие «японский Серебряный век». Между прочим, буквально три дня назад в Петербурге вышло очередное, по-моему, четвертое издание моей довольно большой антологии под названием «Японская поэзия Серебряного века». Я ее рекомендую. Книга не зря все время пользуется спросом, потому что это единственная антология, которая дает целостное представление о классической японской поэзии конца XIX в. и начала XX в. Это и есть тот самый японский Серебряный век — он несколько продолжительнее, чем российский. Заканчивается он даже не с войной, а, может быть, чуть позже – где-то в 50-е гг. по моим приблизительным оценкам.
После окончания университета я попал в Институт Востоковедения РАН, где, собственно, и проработал благополучно 20 лет. Там я работал сначала в региональном отделе Японии, где меня пытались направить на праведный путь изучения заслуг японской компартии. Однако я упорно сопротивлялся и занимался в основном изучением японской литературы, главным образом, поэзии. Когда много уже было начитано, мои штудии начали расширяться по экспоненте. Я стал составлять для себя такую карту, что ли поэтического мира эпохи Мэйдзи-Тайсё, и выяснил, во-первых, что то была богатейшая поэзия, а, во-вторых, что она пользуется популярностью в Японии практически не меньшей, а по сути даже большей, чем классическая поэзия домэйдзийской эпохи. Не меньшей уж во всяком случае. Кроме того, на данную тему написаны просто горы литературы в Японии. Издания поэзии того времени многочисленны и красочны. Я потом приобрел большую часть их: огромные серии по 30-50 томов, изданные с большой любовью, с комментариями. Кроме стихов иногда прилагаются всяческие биографические документы, письма.
Эта область литературы окружена заботой, вниманием и пользуется действительно необычайной популярностью. Дело в том, что классическая литература со времен Хэйан (794-1185) до начала эпохи Мэйдзи прекрасна, но она сегодня трудна для чтения. Я не раз проводил опросы студентов, и знаю наверняка, что «Манъёсю», «Кокинвакасю» и антологии эпохи Эдо, не говоря уж о прозе, – представляют для них непосильную задачу. Просто очень трудное чтение. Несмотря на то, что все памятники издаются с огромнейшими и подробнейшими комментариями, с буквально разжевыванием каждого слова, тем не менее, среди молодежи они остаются крайне непопулярным чтением. Повторяю, я проводил подробные опросы многих поколений студентов. Должен сказать, что за все 20 лет я не нашел ни одного японского студента, который целиком прочел какой бы то ни было памятник классической японской литературы целиком в оригинале, пусть даже с комментарием и параллельным переводом на современный язык. В школе японские дети знакомятся с классикой по мелким фрагментам и в небольшом объеме. Современная иероглифическая база вдвое меньше, чем необходимая для чтения классики. Старую классику обильно издают и переиздают, но она является в лучшем случае достоянием читателей старшего поколения. Правда, я думаю, что когда молодое поколение взрослеет, в нем тоже кое-кто постепенно приходит к чтению классики.
Что касается поэзии Нового времени, она технически несколько легче, хотя среди поэтов киндайси и гэндайси (лирики современных форм) немало и таких, которые весьма сложны для восприятия. В Новое время стали выкристаллизовываться авторы, которые создавали легкую, чистую, прозрачную поэзию, не всегда реалистическую, но понятную для восприятия, а бунго (старый китаизированный язык) постепенно стал уходить, уступая место разговорному языку. Но то был сложный процесс, и продолжался он несколько десятилетий. Некоторые поэты совмещали старые формы бунго с совсем другими, облегченными формами. В итоге одни стихи были написаны сложно, а другие – просто. С точки зрения лингвистики этот процесс представляет собой большой интерес.
Мои штудии того периода постепенно реализовывались в книгах. У меня выходили одна за другой: «Японский романтизм», «Очерки современной японской поэзии», «Очерки новой японской поэзии», значительно позже в 2000-е гг. я их суммировал, обобщил, несколько осовременил и опубликовал в виде 4-х томной «Истории новой и новейшей японской поэзии в очерках и литературных портретах». Таким образом, для себя я составил достаточно отчетливое представление о всей картине, создал панораму новой японской поэзии. Разумеется, я не только для себя ее составил, но также и для российских читателей обрисовал в доступной форме. Достаточно популярное издание, которое всем рекомендую для чтения. Три первых тома посвящены поэзии новых форм, а четвертый том — современным и осовремененным отчасти танка и хайку. Думаю, в России, как нигде, изучена и проработана новая поэзия Японии. Дональд Кин кое что об этом пишет и упоминает некоторых поэтов в своей колоссальной «Истории японской литературы», но не в том масштабе и не с такой полнотой. Я считаю, что охватил основных поэтов, а их там десятки имен. Конечно, это не исчерпывающий анализ их творчества, поскольку они все написали по многу томов, десятки сборников каждый. Так или иначе это полезная суммирующая и обобщающая работа.
Параллельно выходили мои книги описывающие данный период и данных авторов, и книги с переводами их сочинений. Если бы у нас кто-нибудь удосужился написать обобщающую работу о поэзии Серебряного века в России, было бы очень неплохо, но ее, увы, до сих пор нет.
На данный момент я подготовил гиперпроект — издание 8 огромных томов страниц по 500-600 академических переводов с моими комментариям и вступительными статьями. Издать их задача нелегкая, хотя они абсолютно готовы. В этой серии как раз половина – поэзия Нового времени. Большая часть переводов ранее уже выходила в отдельных сборниках, но солидного серийного издания не было. К сожалению, новые имена, новые жанры и новые формы у нас в России печатать никто не хочет. Дурной парадокс российского книжного рынка. С японской поэзией, да и с поэзией других стран просто беда – издатели не хотят ничего нового и непроверенного. Они лучше сто раз напечатают Басё, чем один раз, допустим, Рёкана, который, на мой взгляд, раз в десять лучше Басё. Он действительно считается очень крупным поэтом в Японии, но на японской шкале иерархии под номером 1 стоит Басё, и в России Басё тем более давно уже занял своё место на постаменте. Теперь никто не хочет вообще ничего другого – по крайней мере, без издательских грантов. Вы знаете, что Басё по тиражам делит первое место в области поэзии, вообще поэзии в России, с Омаром Хайямом? Их тиражи гораздо выше тиражей маститых российских классиков, не говоря уж о зарубежных.
— Как Вы отбирали поэтов для своей «Истории», есть ли лично Вам симпатичные поэты?
Да, но они в общем-то уже давно все отобраны. Очень авторитетные комиссии японских литературоведов, критиков и поэтов отбирают лучших и выпускают большие серии. В Японии, в отличие от России, к собственной поэзии относятся с большим пиететом и любовью. Издается всё и даже слишком много. Всё, что признано классикой старого или Нового времени издается и переиздается многократно. Анализируется, составляется заново и опять переиздается. Тут не нужно ломать голову — всё уже сделано, отобрано.
Личные симпатии у меня есть. Я считаю лучшим поэтом ХХ века Такамура Котаро. На мой взгляд, он гениальный поэт, трудно с кем-то сравнивать, хотя в первой половине прошлого столетия в Японии не было недостатка в замечательных поэтах. Такамура Котаро достаточно известен. Он был не только поэтом, но и потомственным скульптором замечательным, художником. Обучался в Америке и в Европе, поэтому его поэзия насыщена духом отчасти космополитическим, глобалистским, но, с другой стороны, питается она, конечно, от японских корней. Это очень сложная личность. У меня о нем большой биографический очерк в моей «Истории…». Мне очень нравится его поэзия, в ней есть практически всё. Он совершенно сопоставим с лучшими поэтами Европы, и отчасти его можно сравнить в Уитменом в Америке. Да, Такамура Котаро — мощный поэт, но не единственный.
Такого масштаба поэтов было десятка полтора в Японии. Эти поэты как небо от земли отличаются от тех, что мы имеем сегодня, правда, и сейчас есть два-три таких старых мастера. Но эпоха великих людей японского Ренессанса уже давно окончена. А в то время вся атмосфера, видимо, благоприятствовала развитию личности. Мы же знаем, что эпоха Мэйдзи-Тайсё была эпохой синтеза культур. Западная культура очень активно проникала в Японию, творчески воспринималась японской интеллигенцией и адаптировалась японскими реалиями. В общем, эпоха духовной революции, но тут надо учитывать тот факт, что все они получили фундаментальное традиционное образование, что дало им мощнейшую базу: они с равным успехом могли писать канси (стихи на китайском) и владели не одним, а чаще хотя бы двумя европейскими языками, в отличие от нынешних. Они очень внимательно изучали западную эстетику, чего нынешние стихотворцы вообще почти не делают. Западная литературная эстетика и поэтика были основным материалом для толстых литературных журналов, которых было несколько, и все они были популярны, как наши толстые журналы времен СССР.
Уровень интеллектуальной и духовной подготовки у поэтов того времени был, я думаю, несопоставим с тем, что мы имеем сегодня. Возможности глобализации сейчас гораздо шире, но подход к глобализации совсем другой. Сейчас в Японии в основном под глобализацией понимают овладение английским языком и ценностями бытовой американской культуры. А в то время было как раз наоборот: все базовые работы европейских и отчасти американских авторов в области художественной литературы и в области философии переводились и переосмысливались, а затем находили отражение в японской литературе.
Представления массового российского читателя о японской поэзии – как только о танка и хайку – мягко говоря, архаичны. Такие представления были у российских читателей сто лет назад. В действительности японская поэзия как раз за эти 100 лет сделала необычайный рывок вперед. Прорыв произошел именно в эпоху Серебряного века. Конец ХIX в и начало XX в – период величайшего взлета японской поэзии, когда и поэзия новых форм, и традиционалистские жанры — танка и хайку — претерпели колоссальные внутренние изменения. Никто не отрицает роли средневековой классики, но, по моим наблюдениям, с которыми, возможно, не все японцы согласятся, старая классика превратилась в стране Восходящего солнца в музейные реликвии. За исключением, может быть, сочинений тех авторов жанра танка и хайку, которые стали предметом экспорта. В России большей частью молодежь увлекается сочинением хайку, а в Японии как раз наоборот – поэзией начинают увлекаться в более зрелом возрасте.
— Поменялись ли за 100 лет темы, волнующие поэтов? Нашла ли отражение в поэзии социальная тематика?
Тематика, естественно менялась. В 1910-е гг. наряду с замечательной чистой лирикой возникла поэзия минсюси, которую иногда называют демократической народной поэзией. Эдакая народническая школа. Талантливые поэты патетично вещали о тяжком положение бедняков, славили честный труд. Говорили о гуманизме, о «царстве разума» под влиянием Толстого, Чехова, Ромена Роллана, и других западных «учителей жизни». Потом пришла пролетарская поэзия. Мощное движение пролетарской литературы стало уникальной особенностью японской культуры Нового времени. Пролетарских поэтов было очень много, не меньше, чем в России в то время, и писали они под непосредственным влиянием Октябрьской революции. Марксистская поэзия в течение многих лет была одной из магистральных линий в литературе. А что тут удивительного, если японская компартия была создана в 1922 г. при деятельном участии Коминтерна по указанию Кремля, у стен которого похоронен Катаяма Сэн, первый председатель КПЯ? С тех пор компартия преобразовалась, но до сих пор она, кстати, пользуется авторитетом. Например, здесь в Аките многие постоянно голосуют за коммунистов.
Социальная поэзия шла сама по себе, и другие крупные поэты ею не очень увлекались до поры, предпочитая чистую лирику или авангардистский эксперимент. Но во второй половине 1930-х гг. наступила так называемая «эпоха мрака», когда реакционные силы возобладали в стране и старались заставить интеллигенцию обслуживать интересы «Великой Японии». Заставляли в основном не силой, не посылали в ГУЛАГ, хотя упорствующих коммунистов иногда все же посылали, пытали и даже убивали, как, например, знаменитого писателя Кобаяси Такидзи. Но чаще литераторов убеждением заставляли подписать отречение от своей позиции и покаяться, «совершить поворот» с опубликованием сего факта в газете. В течение лет десяти – перед войной и во время войны – подавляющее большинство литераторов служили верой и правдой Великой Японии на литературном фронте. Включая и таких крупнейших поэтов, как, например, Такамура Котаро, который до этого несколько десятилетий был просто символом космополитической транснациональной поэзии, и, как многие, где-то в глубине души был европоцентристом. Он пропагандировал культурную конвергенцию Востока и Запада, а потом неожиданно стал председателем националистического Литературного общества в поддержку Трона.
Такая странная эволюция произошла практически со всеми ведущими поэтами всех жанров за исключением буквально трех-четырех авторов, которые под разными благовидными предлогами от лестного предложения послужить отечеству отказались. Модернист Нисиваки Дзюндзабуро, основатель школы сюрреализма, например, мотивировал отказ тем, что его поэзия уж слишком заумна и сложна для восприятия, то есть ее могут неправильно интерпретировать, если он будет писать что-то, прославляя ценности Великой Японии в своем стиле. Ему поверили, ознакомившись с его творчеством, и отпустили на все четыре стороны. А вот крупный поэт Канэко Мицухару ушел во внутреннее сопротивление: писал стихи антивоенные, выражая отчетливо свою активную антивоенную гражданскую позицию. Даже выпустил в 1936 г. сборник такой поэзии под названием «Акулы», что было уже очень рискованно. Потом уехал в горы, продолжал писать и опубликовал свои стихи протеста уже после войны.
Были такие люди, но их были единицы. Можно перечесть по пальцам одной руки, и то будет много, а остальные десятки очень талантливых поэтов стали заниматься ангажированной литературой всерьёз. И выпускали сборник за сборником ура-патриотических виршей и форме гэндайси, танка, и хайку, — кто как мог. Их командировали на фронты Тихоокеанской войны, они всюду ездили с армией и писали отчеты в стихах с полей сражения. Надо сказать, что после войны они все так же дружно покаялись и осудили войну. Некоторые покаялись очень даже всерьёз. Такамура Котаро, например, настолько был шокирован развитием событий и поражением в войне, что в знак покаяния удалился в глухую горную деревню в префектуре Иватэ и там жил лет шесть во искупление грехов. Многие поэты потом пытались скрывать свои патриотические стихи. Так что массовая социальная направленность в японской поэзии имела место именно в эти годы. Это были в основном плоды идеологический обработки. Некое «корпоративное мышление» – если вся страна так, то никак нельзя иначе. Весь народ как один человек должен отдать жизнь за императора…
— А помните выпад Ёсано Акико еще в 1905 г. против русско-японской войны — стихотворение брату «Не отдавай, любимый, жизнь свою»?
Да, в то же время Исикава Такубоку написал оду адмиралу Макарову, где славил русского адмирала. Здесь нет ничего удивительного, потому что во всех странах поэты нередко высказывали свою гражданскую позицию, которая противоречила государственным установкам. В Японии такое было возможно только в тот момент. Правда, и сейчас не возбраняется, но социально ангажированной поэзии больше нет – последний всплеск был в пятидесятые годы. Ёсано Акико, как вы знаете, была эмансипированная особа, это видно во всем: и в ее эротической лирике проявляется изрядная эмансипация, и в политике. Ну, и в данном случае она не постеснялась высказать свою точку зрения. Весьма редкий случай. Аналог мы можем найти в лирике Канэко Мицухару в конце 1930-х гг., который тоже категорически осуждал войну.
Ёсано Акико – личность незаурядная. Я её переводил ещё лет двадцать назад. За последние пару десятилетий ее много переводили и на Западе – прежде всего, знаменитый дебютный сборник «Спутанные волосы». У нас тоже выходили переводы, даже целый сборник, но такую поэзию передать на другом языке очень трудно. Писала она непросто, особенно в жанре танка, и переводить ее танка нелегко, потому что это уникальная пассионарная и во многих проявлениях густо-эротическая лирика, заключенная в рафинированные формы.
У Акико по сути дела не было никаких подражателей, а сама она продолжала линию и подражала творчеству хэйанских поэтесс: Оно-но Комати, Идзуми Сикибу, Исэ. Конечно, подражала сознательно, переосмысливая высокую классику и прилагая ее к современности. Очень интересный, уникальный пример любовной эротической лирики, которая, повторяю, не получила развития. Что касается ее прочих стихов и в жанре танка, и в жанре синтайси, они тоже неплохие и отражают широту интересов поэтессы, талант и эмансипированность во всех отношениях. Кстати, при всей своей эмансипации и яркой брызжущей чувственности, всю жизнь она любила одного мужчину – своего мужа поэта Ёсано Тэккана, которому родила множество детей, став матерью-героиней.
— Мы однажды провели совместный просмотр кинофильма «Мятеж в стране цветов», выпущенного к 110-летию со дня рождения Ёсано Акико: Литературное общество имени Ёсано Акико и труппа актёров театра флота. Этот фильм – срез эпохи, где Ёсано Акико представлена в окружении выдающейся творческой иинтеллигенции того времени.
И Акико, и Тэккан были создателями и бессменными руководителями крупного литературно-поэтического журнала «Мёдзё», который в течение многих лет оставался важным центром культурной жизни, токийской и всеяпонской. Вокруг него группировались и поэты и всех направлений, и прозаики, и критики. Очень интересный был литературный журнал с эстетско-поэтическим уклоном. Так что Акико действительно была в центре водоворота культурных событий. Она продолжала долгое время писать стихи, но поздние ее сборники не получили такого признания, как «Спутанные волосы».
Письмо Долину А. А.
Уважаемый Александр Аркадьевич!
Действительно новую и новейшую японскую поэзию узнавал только из Ваших публикаций. А если бы Вы знали, что практически у всех моих знакомых, любителей японской поэтики, настольная книга -«Шедевры японской классической поэзии». Мы называем её Зеленая книга. К сожалению, пока так и не смог полностью собрать Ваш 4-х томник, нет часто переиздают.
Очень нравится подборка в публикации Стихи о любви (танка Золотого века Японской поэзии) 2008 года выпуска издательства Эксмо. Правда, до тех пор, пока не взял в руки Зеленую книгу 2009 года издания в том же Эксмо, имя переводчика оставалось загадкой.
В связи с этим у меня вопрос, всегда ли Вас издают под собственным именем в России или существует некоторое количество изданий, которое только можно идентифицировать как Ваши переводы только опираясь на свою память, если смог раньше с ними познакомиться.
Согласен с Вами, уважаемый Александр Аркадьевич, в отличие от японских издателей, русские больше соответствуют значению слова «книготорговцы»…
В какой-то мере в этом и есть для меня ответ на вопрос, почему меня так занимает японская литература. В последние 20 лет только над ней и вместе с ней могу размышлять, так сказать, без пафоса: мыслить, а равно существовать.
Да простят меня все патриоты России, русская литература и поэзия новейшего времени у меня волнующих открытий и вдумчивых размышлений не вызывает.
Может быть, лично мой интерес вызван еще и отчасти желанием привнести в русскую словесность эту японскую многозначность и многосмысловость различных ассоциативных связей, аллюзий, которые так привычны японскому читателю.
Мне, как читателю, хотелось бы когда-нибудь взять в руки сборник 100 стихотворений 100 поэтов, где были бы собраны все известные переводы и русские, и иностранные этих произведений. Вы улыбаетесь наверное, но должна же быть у человека мечта, так что пусть будет. Может быть где-нибудь и есть нечто подобное, но мне пока об этом неизвестно.
И снова возвращаясь к теме публикаций. Очень заинтересовала информация о подготовленном к печати 8-ми томнику.
Возможно мое предложение прозвучит несколько неуместно, но я все же предложу. А если организовать подписку на будущее издание? Практика такая известна, а популярность японской поэзии в Ваших переводах уверен будет расти с каждым годом.
Что касается героев Вашей новой беседы, очень со многими уже «знаком» благодаря именно Очеркам.
Порадовала фотография стелы с произведениями Рогэцу, ну не попадалась до этого нигде).
С уважением и благодарностью
Ганзи.
Здравствуйте, уважаемый Александр Аркадьевич!
Читаем. размышляем. ждем продолжения бесед.
То, что для Вас вполне обычно, для многих даже неизвестно.
Акита — точно поэтический край, столько внимания любимому поэту! У знаменитого Басё едва ли больше стел признания народа… А всё же, как они похожи, на тот же памятник » лягушке у пруда»…
Ваши труды по изучению японской литературы нового времени давно уж принесли свои плоды, наши читатели знакомы с ней как раз благодаря этому! Но как бы не казалось Вам, что новые жанры. рожденные в то время, в России до сих пор малоизвестны, хочется чуть возразить,что танка и хайку не из-за этого на пьедестале. славы. Настолько уже красивы эти жанры. насколько и далеки недосягаемо, как источник дивный и незамутненный, навеки чистой Красоты из глубины веков. Так удивительно, и даже в сердцу слышать больно, что японские студенты лингвистических специальностей не стремятся читать такие СОКРОВИЩА. Ну ладно ещё «Манъёсю», конечно, древность древностей, но «Кокинвакасю»…. настольная книга на всю жизнь… (Не прощаемся)
интересно. однако Исия Рогэцу — это женщина
Вася, интересные у Вас представления о женщине
Дорогие друзья,
Прошу прощенья за запоздалый ответ — было много дел.
Спасибо за добрые слова.
Безусловно, японская поэзия — уникальное явление в мировой культуре, и приобщение к японской традиции может неизмеримо обогатить духовный мир западного читателя. Однако тут, как я уже отмечал, нужен некоторый «багаж» в области дальневосточной эстетики и, главное — дифференцированный подход к переводам. По- настоящему прочувствовать японскую поэзию можно только в том случае, если вы имеете дело с переводом-произведением искусства, а не с ученическим филологическим подстрочником. или самодельным переложением с английского Это, впрочем, относится к любой поэзии, но именно японские миниатюрные жанры стали жертвой бесчисленных халтурщиков, которые сумели заморочить головы читателям и лишить их твердых ориентиров. Так что давайте вместе отделять зерна от плевел.
Мы надеемся вскоре продолжить наши беседы.
Благодарим и ждем новой беседы!